Патрик схватил газету, помахал ею:
— А где в статье хоть тень упоминания о нем? Я написал, что потрясающую новость редакция узнала от епископа? Ни слова, ни намека. И он же тогда не предупредил, что по секрету, строго конфиденциально и прочее. Информация все равно бы просочилась. Но только мы первыми ее дали — эксклюзив! Мировая сенсация со страниц «Графтон Меркюри», Энн! Грандиозно!
Энтузиазм друга растрогал улыбнувшуюся Энн:
— И как это епископ вдруг разговорился? Под хмельком, не иначе?
Патрик вернул газету на стол, аккуратно расправил смятый уголок.
— Вышло действительно весьма забавно. Было это в конце лета на матче по крикету. Комптонская церковная команда против парней из Эксетерского собора.
Епископ болел за своих, глядя не с трона в каком-нибудь шатре, а сидя прямо на траве, как простой смертный. Комптон отбивал, отличался у них четвертый номер, канцлер Юстас — бэтсмен[7] что надо, Энн, уж можешь мне поверить. Никаких деревенских выкрутасов с битой. Аккуратно и благородно примет мяч: тук, щелк — и пушечный удар словно бы без усилий. Тут он как раз послал такой мяч в аут, что трое кинулись догонять. Епископ от восторга хлоп меня по плечу: «А?! Не подумаешь, глядя на поле, что Джон Юстас — один из богатейших людей в Англии!» Ну и тогда же рассказал мне про семью канцлера, про все. И одна странная штука случилась под конец, как бы даже какой-то знак.
— О чем ты?
— Понимаешь, мистер Юстас все время отбивал. Казалось, он до самого финала так и будет — блестящий бэтсмен. Но едва епископ успел договорить, канцлер стал на подачу и забросил мяч, будто чистейший боумер.
Миссис Кокборн гневно взирала на свой завтрак в столовой Ферфилд-парка. Ярость ее была холодна, как яичница, лежавшая на столе перед ней. Тост подали сырым и мягким. Чай — еле теплым. Словом, война между слугами покойного Джона Юстаса и его сестрой возобновилась. Накануне вечером голоса в холле для прислуги (Эндрю Маккена выступал спикером этого парламента) прозвучали единодушно. Менее чем за сутки Августа Кокборн успела оскорбить каждого из членов сообщества разнообразных служителей усадьбы. Теперь расплачивались с ней. «Всех вон! — постановила мысленно она. — Всех до единого за дверь, и без рекомендаций, без всякой помощи в этом жестоком мире».
— Доктор Блэкстаф, мадам. — Младший лакей готов был высоко и твердо нести знамя попранной чести. — Он ожидает вас в гостиной.
Предстоял следующий допрос. Августе Кокборн раньше уже приходилось встречать здесь доктора. Держалась она с ним всегда подчеркнуто индифферентно, чувствуя, видимо, что его близость брату значительно превосходила ее собственную. Доктор, в свою очередь, мало интересовался сестрой друга, имея при этом крайне раздражавшую привычку всякий раз выяснять, где она ныне проживает. «Все еще в Челси?» — осведомлялся он с улыбкой. И когда она (весьма неохотно сообщая об отступлении на менее звучный рубеж) называла другой район столицы, он повторял новый ее адрес так, словно речь шла если не о чумном квартале, то уж явно о недостаточно престижном. «В Западном Кенсингтоне?» — переспрашивал он при их последнем столкновении, «в Западном Кенсингтоне?», будто ему с трудом верилось даже в существование такого места.
Однако этим утром доктор Блэкстаф, очевидно, приложил все силы, дабы вести себя учтиво и почтительно. Явившись в темно-сером костюме безупречного покроя, он начал с выражения искренних соболезнований по поводу постигшей ее тяжкой утраты. Затем стал объяснять, что организацию похорон взял на себя декан. В сложившейся ситуации, полагал доктор, это правильно: именно старшему священнику собора и надлежит проследить за обрядом прощания с одним из членов его причта. Тем более что у декана вообще склонность к организации любых мероприятий (потому, надо думать, и декан). Траурный ритуал запланирован — при условии одобрения миссис Кокборн, разумеется, — на полдень в среду через неделю. Задержка вызвана тем, что декану удалось найти в Нью-Йорке брата-близнеца покойного Джона Юстаса, Джеймса, и он на самом быстроходном трансатлантическом лайнере успеет прибыть вовремя. Власти собора, продолжал доктор, намерены провести церемонию прощания с неким церковным аналогом полных воинских почестей. Ведется также разговор насчет мемориальной доски в северном трансепте, под самым древним и прекрасным соборным витражом. Собственно же погребение — по желанию самого Джона — состоится здесь, в усадьбе, позади примыкающей к этому дому маленькой церкви.
Впервые со времени приезда в Ферфилд-парк Августа Кокборн была приятно удивлена. Здешних слуг, безусловно, придется разогнать, но местному соборному декану можно, пожалуй, задержаться.
— Превосходный порядок действий, — кивнула она. — Организовано, по-видимому, будет со знанием дела.
Последовала ее милостивая, слегка скептичная улыбка.
— Однако, доктор, теперь я попросила бы вас рассказать о предсмертных часах моего брата. Это ведь так естественно для кровной, ближайшей родни — желание узнать все детали, все мелочи. А вы последний, кто видел брата живым.
К подобной просьбе доктор Блэкстаф хорошо подготовился, возможно, даже слишком хорошо. Принявший к сведению отчет Маккены («глядит, будто ни одному слову не верит… глазами прямо-таки мозг тебе просвечивает»), доктор замыслил ослепить и подавить грозную инквизиторшу величием медицинской науки. Пролистав гору фолиантов, он набрал множество терминов, касавшихся болезни сердца и понятных лишь специалистам. Потребуется, думал он, разъяснять каждое название. Доктор продумывал варианты диалогов, многократно повторял их, репетировал, пока не счел себя готовым ко всему.
— Позвольте говорить с вами от лица и врача и друга, — начал он, не сводя глаз с висевшей над камином голландской жанровой картины. — За годы нашего общения мы с вашим братом очень сблизились. Полагаю, не ошибусь, сказав, что он стал мне ближайшим другом, как и я ему. Конечно, у него здесь было много друзей среди коллег-священников, но всегда чувствовалось, что ему приятно отдохнуть в беседе с кем-то из светских, менее взыскательных слоев.
«Куда это он смотрит?» — нахмурилась Августа, украдкой тоже бросив взгляд на холст с изображением интерьера старинного амстердамского дома и слуг, убирающих залу под надзором суровой особы — по всей вероятности, хозяйки. Заметив явственный слой пыли на нарисованном буфете, Августа про себя вздохнула: да уж, лень и распущенность родились не сегодня! Всю нерадивую прислугу вон!
— В последний год состояние его сердца заметно ухудшалось, — продолжал доктор, переведя пристальный взор на каминное пламя. — Он быстро утомлялся, не мог позволить себе прежние дальние прогулки. Иногда долгие службы в соборе или чтение проповеди по особому случаю его изнуряли. В общем, обычное явление у лиц на последнем этапе среднего возраста. Осмотры ничего конкретного не обнаруживали. И уж поверьте, миссис Кокборн, — доктор вдруг вскинул глаза прямо на нее, — обследовал я его много раз.
— Брата что-то тревожило, доктор Блэкстаф? Говорят, любые проблемы со здоровьем от нервов.
— Нет-нет, ничего не тревожило. Я первым бы узнал об этом. Он совершенно, совершенно не волновался! — протестующе воскликнул доктор, как никто другой знавший, сколько волнений терзало Джона Юстаса в последние месяцы.
Искорка подозрений вспыхнула у Августы Кокборн: не слишком ли горячи возражения? Неужели опять на нее обрушили потоки лжи?
— Позвольте перейти к событиям печальной ночи, — доктор помедлил, мысленно напоследок пробегая свой сюжет. — Джон пришел повидаться со мной приблизительно за десять часов до смерти. Чувствовал он себя неважно. При осмотре у него обнаружился симптом, известный как cardiac disfibrillation — некое скачущее сокращение сердечной мышцы. Возможно, это свидетельствовало об общем расстройстве организма, но в настоящее время наука не имеет средств выяснить данное предположение. Я дал предотвращающее спазм лекарство, а также микстуру с легким снотворным и не рекомендовал в подобном состоянии ехать домой. Полагая это обычной предосторожностью, я и вообразить не мог, что Джону уже не суждено снова увидеть свой дом…
Оторвав взгляд от горящих поленьев, доктор посмотрел на Августу и грустно покачал головой.
