ноги.
— Директор Швальквист! — услышал я его голос сверху. — Это вы?
— Директор Вальквист, — поправил его Голубой. — А вы кто такой? И что вы здесь делаете?
— Я комиссар Айсберг, — сказал из темноты Стаффан грубым голосом. — Позвольте узнать, есть ли у вас разрешение на этот вот мушкет?
— Да, разрешение у меня имеется, — сказал директор обиженно. — Но, может быть, вы мне всё-таки ответите, что вам понадобилось ночью в моём саду?
— Долг службы. Ночной обход, — пробасил Стаффан. — И должен сделать вам несколько серьёзных замечаний, директор Вальквист. Запоры на калитке весьма неудовлетворительны. Очень низкое качество. А также я обратил внимание на недозволенные шумы. В ночное время положено соблюдать тишину. Слишком много визгу, разрешите вам заметить. Просто до безобразия.
— Вот именно поэтому я и вышел, — сказал директор раздражённо. — Уж не думаете ли вы, что это я сам визжу здесь по ночам, как свинья?
— Откуда мне знать, — проворчал «комиссар Айсберг». — всякое, знаете, бывает. Чудачества, знаете ли… Спокойно, Зорро, спокойно, — продолжал он и наклонился к Последнему-из-Могикан.
Вот уж чего ему не следовало делать. Он потерял равновесие и рухнул на землю.
Полицейский комиссар Айсберг вдруг разломился пополам и превратился в двух мальчишек. А полицейская ищейка Зорро, гроза преступников, превратилась вдруг в обыкновенную хрюкающую свинью. Директор на секунду остолбенел. Он был похож на лунатика, которому привиделся какой-то кошмар. Стаффан сделал попытку удрать, но запутался в своём плаще, и Голубой настиг его, ухватил за шиворот и стал трясти изо всех сил. Сам я улизнул.
— Что всё это значит? — слышал я возмущённый голос Голубого. — Что вам тут надо?
— Проверка газа, — попытался ещё выкрутиться Стаффан. — Надо снять показания счётчика.
Но дальше врать уже не имело смысла. Последний-из-Могикан ткнул своим пятачком Голубого, которому, видно, не очень-то нравилось, чтоб его пихали всякие там свиньи.
— Опять эта свинья! — прорычал Голубой. — Она меня с ума сведёт! Наконец-то ты мне попалась, голубушка! Теперь уж не уйдёшь. Заявлю на тебя в полицию, и пусть тебя арестуют и судят.
Когда я обернулся, я увидел, что Голубой уводит их обоих под конвоем. Мне сейчас легче лёгкого было удрать — перемахнул бы через забор, прибежал домой и залез с головой под одеяло. Но я повернул назад. Как-то само собой получилось. Мне, конечно, вовсе не улыбалось попасть в лапы этому болвану. Но я просто не мог иначе. Не мог я предать Стаффана.
Я подошёл прямо к Голубому. Я дрожал от страха, будто какой жалкий воришка. Самый обыкновенный, подленький такой страх. У меня даже в висках стучало. Я сглотнул, чтобы успокоиться. Надо было показать, что я нисколечко не боюсь. Подумаешь!
— Тогда забирайте уж и меня заодно, — сказал я ему. Между прочим, и видик же у вас в этой рубахе!
Директор привёл нас к сараю в углу сада.
— Дожидайтесь тут теперь полиции, — сказал он. — И по смотрим, что скажут ваши родители, когда узнают про ваши подвиги.
Он втолкнул нас в сарай и закрыл его на засов. Внутри было тесно, затхло и противно, полно всякого хлама и садовых инструментов. Стаффан достал свой фонарик и посветил вокруг.
— Приятное местечко, — сказал он. — Сюда бы ещё десяточек крыс, немножко пауков-птицеедов, змей, вшей, пиявок — и полный порядок.
«ЧАС ВОЗМЕЗДИЯ ПРИДЕТ», — вывел он большими буквами на двери.
4
Нам пришлось проторчать в этом сарае, пока за нами не пришли из полиции. Вообще-то удрать отсюда ничего бы не стоило, утверждал Стаффан. Способов много: открыть через щель засов, сделать подкоп, пропилить дыру в стене, заманить сюда директора и стукнуть его по голове чулком, набитым землёй. Но, сказал он, просто жалко удирать, когда раз в жизни попал наконец в настоящее приключение. Я не очень-то понимал, чему тут радоваться, но согласился с ним просто потому что устал от всего этого.
В общем, чтобы не терять зря времени, мы стали придумывать, что нам говорить полиции. Самое главное, сказал Стаффан, чтобы наши показания не расходились. Если мы будем говорить по-разному, это обязательно вызовет подозрения ухудшит наше положение. В одном я с ним согласился — ни в коем случае нельзя выдавать настоящую цель нашего похода в сад к Голубому. Нельзя было даже упоминать про дрессировку Последнего-из-Могикан — а то ещё не разрешат участвовать в выставке.
Хочешь не хочешь, а без вранья не обойтись. А правдоподобное враньё — штука хитрая, тут всё должно быть очень хорошо продумано.
В конце концов, мы решили сказать, что мы для закалки вышли прогуляться ночью — а вдруг к тому же обнаружим какого-нибудь нарушителя! — и тут нам встретился заблудившийся поросёнок. Мы, как сознательные граждане, моментально бросились следом за ним, чтобы поймать его. Он юркнул от нас через открытую калитку в сад к директору Вальквисту, где наткнулся на какое-то садовое украшение, и в результате сверху упала большая ваза и чуть не угодила ему в голову. Ужас! Ведь от него могла остаться одна отбивная! Поросёнок, конечно, перепугался, стал метаться по саду и в темноте натыкался иногда по ошибке на кусты и цветы. Наконец нам удалось изловить и успокоить поросёнка, и как раз в это время вышел директор Вальквист. Он, как видно, принял нас за грабителей, которые залезли к нему в сад, потому что запер нас в тёмный и затхлый сарай. Мы даже побоялись протестовать, потому что директор был очень раздражён и всё время чего-то там возился со спусковым крючком своей двустволки. И это несправедливо, что он так жестоко поступил с нами, ведь мы сделали что могли, чтобы уберечь его собственность и изловить поросёнка.
И Стаффану, и мне очень понравилась сочинённая нами история. Правдоподобно, просто и складно. А мы сами выступали в ней чуть ли не героями. Было очень даже уютно сидеть вот так в этом захламлённом сарайчике и сочинять всякие небылицы. Особенно когда Стаффан вытащил из своего рюкзачка колбасу, хлеб и термос с какао. Начался дождь. По крыше барабанило, и дощатые стены скрипели от ветра.
Кажется, век бы сидел вот так в темноте, сочинял всякие правдоподобные небылицы и слушал дождь и ветер. Не помешали бы даже одна-две мышки. Прошло порядочно времени, пока к нам явился полицейский. Он, наверно, только разоспался, когда ему позвонил директор. К тому времени, когда он, наконец, открыл дверь и выпустил нас, мы успели как следует разукрасить нашу историю. Полицейский был заспанный, хмурый и промокший.
— Наконец-то. — недовольно проворчал Стаффан. — Ничего себе методы — сажать ни в чём не повинных детей в такую вот каталажку!
— Разговаривать будете потом, — буркнул полицейский. В участке.
В участке нас держали совсем недолго. Мы говорили, а полицейский что-то там записывал, иногда бурчал что-то себе под нос, то и дело отправляя в рот ложечку желе из пакета в ящике стола и бросая тоскливые взгляды на шахматную доску с нерешённой шахматной задачей. Мы со Стаффаном говорили всё, как было условлено. И полиция, кажется, верила каждому нашему слову. Мы оба горько жаловались, как несправедливо и жестоко поступил с нами директор. Ещё бы чуть-чуть — и нас могли бы просто пристрелить, говорили мы. И ещё неизвестно: может, мы заболеем воспалением лёгких, просидев столько времени взаперти в этом холоднющем сарае, в котором гуляли сквозняки, а с крыши так и текло.
Мы до того жалобно всё расписывали, что даже сами себя стали жалеть. В общем, всё кончилось тем, что директору пришлось просить у нас извинения, хотя ему, понятно, ужасно не хотелось. Он даже дал нам на прощание по десятке за все наши незаслуженные обиды. Ну, и жаловаться ему, выходит, было больше не на кого, кроме как на Последнего-из-Могикан. Вот как получилось, что нашего Могиканина потащили в суд.
