Но перед судом предстал вовсе не поросёнок, а Бродяга. Ну кто бы мог подумать?
Это лишний раз доказывает, что просто невозможно предугадать, к чему может привести то, что ты делаешь. Случайности могут быть любые. Поставишь, например, ведро с водой повыше на лестницу, ну, просто чтоб птицам было где купаться, — и тут же какой-нибудь недотёпа обязательно споткнётся о лестницу и опрокинет всю воду на себя. Или поставишь мышеловку в самое укромное местечко — и пожалуйста, уже какой-нибудь тип, будто назло, сунул туда ногу и орёт как зарезанный. Или всего-навсего спрячешь красивый камушек в пакет с рисом — и он обязательно окажется в каше, и кто-нибудь, уж конечно, сломает себе вставной зуб. Ну, прямо как нарочно! Я уверен, что весь мир мог бы полететь в тартарары только из-за того, что какой-нибудь ребёнок сорвал бы на лужайке какой-нибудь цветочек.
Когда до нас дошло, что за наши дела придётся теперь отвечать Бродяге, мы предложили, что мы пойдём опять в полицию и всё объясним. Расскажем всё, как было, и что это мы всё натворили, а поросёнок и Бродяга невинны, как ягнята. Но Бродяга сказал, чтоб мы и не думали туда ходить. Во-первых, он вовсе не желает упускать такой случай. А во-вторых, нам бы всё равно не поверили. «Правда иногда больше похожа на ложь, чем сама ложь», — сказал он, весело щурясь. Он, похоже, даже рад был, что его вытащили на этот суд. Да и Оскар с Евой почему-то отнеслись ко всему довольно спокойно.
А я уж чего только себе не представлял — я ужас как волновался. «Они просто сдерут с тебя шкуру живьём, — сказала мне Лотта, когда я ей всё рассказал. — И у меня больше не будет братика», — прохныкала она и состроила такую рожу, что смотреть жутко. Это, понятно, не могло меня успокоить. Я боялся, что всё опять станет, как прежде, начнутся ссоры, и опять они будут меня презирать. Но я зря боялся. Ева и Оскар сказали, что Бродяга прав. Мне даже показалось, что они чуть ли не в восторге от моих «подвигов». Я ничего не понимал.
Слух о новом нашествии Последнего-из-Могикан на директорский сад и о вызове Бродяги в суд распространился в Дальбу с быстротой лесного пожара. Все только про то и говорили. Говорили, будто прокурор пытался убедить директора Вальквиста не возбуждать дела, но директор упёрся на своём. Для него наш добряк Могиканин был воплощением всего зла на земле. Будь его воля, он бы быстренько превратил «злодея» в ветчину, заливное из свиных ножек, ещё раз в вотчину, в копчёную колбасу и в сочные отбивные. Он считал, что Последний-из-Могикан — социально опасная личность, что он особо опасен для женщин и детей, что он не лучше бешеной собаки и что его надо просто-напросто пристрелить. Говорили даже, будто директор жаловался, что поросёнок пытался цапнуть его за ногу. Некоторые считали, что директор потому так беснуется, что это поросёнок Бродяги, а Бродягу Вальквист просто терпеть не может, с тех самых пор невзлюбил, как Бродяга работал у него на фабрике. Кое-кто считал, что директор просто делает из себя посмешище. И находились, по-моему, люди, которые получали от этого удовольствие.
Суд был назначен на пятницу после обеда. Это было последнее судебное заседание перед летними каникулами, а потом весь суд должен был разъехаться кто куда — отдохнуть, покупаться и позагорать. Публики собралось — не протолкнуться. Со стен на нас смотрели с портретов старые уездные судьи. Лица у них у всех были ужасно кислые, они бы, по-моему, с удовольствием показали всему этому сборищу язык. На возвышении за длинным столом посередине сидели судья и присяжные. Слева, ближе к публике, за особым столом — прокурор и директор. Справа за таким же столом должен был сидеть Бродяга. Мы со Стаффаном уселись рядышком. Сердце у меня прямо готово было выскочить, даже в ушах отдавалось. А вдруг Последнего-из-Могикан приговорят к смерти?! Вдруг Бродяга загремит в тюрьму?!
— Вызывается обвиняемый Лейф Андерссон! — торжественно объявил судья.
— Я боюсь, — шепнул я Стаффану на ухо.
— Да ну, брось, — сказал Стаффан ободряюще. — Ничего страшного. Если Бродяга попадёт в тюрьму, мы уж как-нибудь сумеем его вызволить. Ну, а нашему Могиканину ничего не грозит, покуда я жив.
Когда вошёл Бродяга, публика оживилась. Рядом с ним вышагивал Последний-из-Могикан — пятачок вверх, хвост крючком. В публике засмеялись, даже присяжные и хмурые старики на портретах и те повеселели. Один только директор Вальквист не веселился. Он громко и презрительно фыркнул.
— Попрошу тишины! — повелительно сказал судья. — Что это значит, господин Андерссон? С животными в это помещение вход воспрещён.
— Я подумал, что самое лучшее прихватить его с собой, чтобы господин судья и уважаемые господа присяжные могли своими глазами убедиться, похоже ли это животное на хищника-людоеда, — вежливо объяснил Бродяга.
— Сидеть! — скомандовал он Последнему-из-Могикан. — И дай лапку судье.
Последний-из-Могикан уселся, к всеобщему восторгу, на задние ноги, поднял правую переднюю и замахал ею в воздухе. Судья перегнулся через стол. Я подумал: сейчас протянет поросёнку правую руку. Но он ограничился тем, что велел швейцару вывести животное в приёмную. Я испугался, что Последний-из- Могикан рассердил судью и только напортил всё Бродяге.
Бродяга уселся за свой стол, и суд начался. Прокурор, маленький седой человечек в чёрном костюме и со вставной челюстью, произнёс обвинительную речь. Слюна так и брызгала у него изо рта. По-моему, это было очень противно. Но директор смотрел на него с удовольствием.
— Итак, данная свинья, принадлежащая Лейфу Густаву Андерссону, причинила значительные повреждения насаждениям в саду директора Вальквиста. Она же, кроме того, вела себя угрожающе в отношении директора. Следует считать доказанным, что названная свинья тем самым выказала легко возбудимый и агрессивный нрав, каковой может быть квалифицирован как социально опасный. Обвинение поэтому настаивает, во-первых, чтобы свинья была умерщвлена, во-вторых же, чтобы ответчик был приговорён к возмещению истцу убытков, причинённых данной свиньёй. Всякому владельцу свиньи надлежит осуществлять соответствующий надзор за своим животным и следить, чтобы оное не причиняло вреда чужой собственности. Ответчик Андерссон со всей очевидностью пренебрёг этим своим гражданским долгом.
Я ни черта не понял из того, что он сказал. Что-то страшное, непонятное и жутко учёное. Наверно, надо очень долго учиться, чтобы научиться говорить так непонятно, подумал я.
Я совсем скис, потому что главное я всё же понял: что Последний-из-Могикан должен быть умерщвлён. Что же теперь говорить Бродяге, подумал я. И что тут вообще можно сказать? За окном светило солнце, и покачивалась еловая ветка. Выпрыгнуть бы в окно — и делу конец. Я прямо задыхался — такая там была духотища и затхлость, да ещё вся эта запутанная трепотня…
Я не очень хорошо запомнил, что говорил Бродяга, зато хорошо помню, как он говорил. Он говорил медленно, негромко, с остановками, будто старался подыскать самые точные слова, раз уж ему дали высказаться. Он сидел согнувшись, чуть ли не сгорбившись, уронив на стол свои не привыкшие к безделью корявые руки. Он был похож на великана из детской сказки.
— Не знаю, какие тут ещё нужны слова, — сказал он. — Вы сами видели поросёнка и сами могли убедиться, кидается ли он на людей. Скажу только одно. Если б я даже очень захотел, мне при всём старании не удалось бы заставить его укусить директора не то что за ногу, а даже за мизинец.
Дальше он сказал, что оно, конечно, правда, поросёнок действительно опрокинул нечаянно какой-то там горшок. И он действительно потоптал кое-какие цветы, это он признаёт. Но бывают, сказал он, совсем другие свиньи. Свиньи, которые вовсе не нечаянно, а очень даже сознательно вредят и разрушают гораздо больше, но их почему-то за это не судят и не заставляют расплачиваться за совершённые преступления. Есть такие свиньи, которые загрязняют целые озёра, сводят на нет целые леса, которые отравляют воздух, которым мы дышим. Почему же их-то за это не судят, не штрафуют? Разве это справедливо? Неужели несколько потоптанных цветков, которые вырастут снова на следующий год, важнее для нас, чем целые озёра и реки? Неужели какая-то там ваза — большая ценность, чем воздух, которым мы дышим?
Дальше Бродяга сказал про эту самую социальную опасность: что будто бы его поросёнок опасен для человека. Директору показалось, сказал он, что поросёнок хочет укусить его за ногу, когда тот всего-навсего ласково пихнул его своим пятачком. А ведь есть свиньи, которые ежегодно делают множество людей глухими, которые заставляют их дышать вредными отходами и пылью и портят им лёгкие, которые заставляют их стоять у опасных машин, где сплошь и рядом происходят несчастные случаи. Как вы на это посмотрите?
Судья и прокурор несколько раз пытались остановить его. «Ближе к делу!» — восклицали они.
— Просьба к господину Андерссону придерживаться в своём выступлении сути дела, — сказал судья
