заставили повернуться спиной. Автоматчики встали за ними на небольшом расстоянии. Офицер взмахнул рукой, раздались выстрелы. Комсомольцы упали, только один устоял. Истекая кровью и шатаясь, он обернулся к толпе, которую сюда согнали гитлеровцы, и крикнул: 'Родные! Не страдайте за нас! Бейте фашистов, жгите их, проклятых! Не бойтесь! Надейтесь - Красная Армия еще придет!'
Вот что я узнал спустя сорок пять с лишним лет после того, как в нашей газете была напечатана передовая статья 'Восемь повешенных в Волоколамске'.
* * *
В этом же номере опубликован двумя подвалами рассказ Симонова 'Третий адъютант'. Хорошо помню историю появления рассказа. Но еще более точно записал ее Симонов в своих книгах:
'Уезжая на войну военным корреспондентом газеты 'Красная звезда', я меньше всего собирался писать рассказы о войне. Я думал писать что угодно: статьи, корреспонденции, очерки, но отнюдь не рассказы. И примерно первые полгода войны так оно и получилось.
Но однажды зимой 1941 года меня вызвал к себе редактор газеты и сказал:
- Послушай, Симонов, помнишь, когда ты вернулся из Крыма, ты мне рассказывал о комиссаре, который говорил, что храбрые умирают реже?
Недоумевая, я ответил, что помню.
- Так вот, - сказал редактор, - написал бы ты на эту тему рассказ. Эта идея важная и, в сущности, справедливая.
Я ушел от редактора с робостью в душе. Я никогда не писал рассказов, и предложение это меня несколько испугало.
Но когда я перелистал в своей записной книжке страницы, относившиеся к комиссару, о котором говорил редактор, на меня нахлынуло столько воспоминаний и мыслей, что мне самому захотелось написать рассказ об этом человеке... Я написал рассказ 'Третий адъютант' - первый рассказ, который вообще написал в своей жизни'.
Рассказ этот известен. По нему сделан фильм, который много раз появлялся на экране телевидения. Главная сюжетная линия произведения - жизнь и смерть на войне, храбрость и трусость. Тема, понятно, важная. Мы не раз задумывались, как ее освещать. Писали мы, конечно, больше о храбрости. В те дни сказать правду о существовании трусов было гораздо труднее, чем умолчать о ней. Тем не менее уходить от правды войны не могли, какой бы суровой и горькой она ни была.
Есть в рассказе Симонова такие строки: 'Комиссар медленно обходил молчаливое поле боя и вглядывался в позы убитых, в их застывшие лица... В позе мертвого он угадывал, как тот вел себя в последние минуты жизни. И даже смерть не примиряла его с мертвым трусом. Он не мог простить трусости и после смерти. Если бы это было возможно, он похоронил бы отдельно храбрых и отдельно трусов. Пусть после смерти они, как и при жизни, будут отделены друг от друга'.
Вряд ли можно сильнее выразить наше отношение к трусости и трусам!
И еще хотелось бы заметить, что 'Третий адъютант' и стал началом перехода поэта к прозе, где его в дальнейшем ждали многие удачи.
* * *
...Напечатаны два документа. Первый - попавший в наши руки во время освобождения города Калинина чудовищный приказ командующего 6-й германской армии генерал-фельдмаршала фон Рейхенау от 10 октября 1941 года 'О поведении войск на Востоке'. Приказ был одобрен Гитлером. В нем говорилось об уничтожении всех исторических ценностей, об истреблении мужского населения в захваченных районах. Подчеркивалось, что 'снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью'. В газете мы привели полностью текст приказа и дали фотографию этого изуверского документа.
Вторая публикация - приказ командира 134-й германской пехотной дивизии, действующей на Юго- Западном фронте. Это яркое свидетельство того, что гитлеровцы порядком потеряли свой воинствующий вид:
'1. Склады у нас в Варшаве, они, следовательно, далеко от нас.
2. Имеется много превосходно обмундированных обозников. Необходимо снять с них штаны и обменять на плохое в боевых частях.
3. Наряду с абсолютно оборванными пехотинцами, отрадное зрелище представляют солдаты в залатанных штанах.
Можно, например, отрезать низ штанов, подшить их русской материей, а полученным куском латать заднюю часть.
4. Я не возражаю против ношения русских штанов'.
Можно было дать фотографию и этого приказа, но все же посчитали, что лучше напечатать к нему комментарий Ильи Эренбурга. Есть там такие строки: 'Плохо, видно, дела немецкого командира, если даже заплаты на задней части кажутся ему 'отрадными'. Не до стратегии бедному генералу: Гитлер говорит об 'укорачивании фронта', а генерал занят укорачиванием штанов'.
Сочинил Эренбург и едкий заголовок - 'Голоштанники'.
18 января
Войска Западного фронта с тяжелыми боями продвигаются вперед. И снова мелькают сообщения спецкоров: 'Понеся значительные потери в уличных боях, фашисты в беспорядке отступают...', 'Войска южного участка фронта идут на запад по пятам врага...' А вот заголовок одного из репортажей: 'Поспешное бегство немцев из Шаховской и Лотошина'.
По-прежнему огорчает, что выпускаем противника, не удаются бои на окружение. Выезжая в эти дни в сражающиеся войска, я видел это своими глазами. Почти с каждым спецкором, приезжавшим в редакцию, все это обсуждаем, пытаемся докопаться до истины. Многое прояснил Жуков, у которого я снова побывал. Он даже упрекнул:
- Ты все примеряешь к Халхин-Голу?
- А почему бы и нет?
Перед моим мысленным взором вновь встала операция по окружению и уничтожению группировки японских империалистов на Халхе, блестяще проведенная под командованием Жукова. Я не мог не вспомнить те часы и дни, которые я провел на НП Жукова, слушал его переговоры с командирами соединений и частей. Запомнились его требования:
- Сжимайте кольцо, чтобы лишить противника возможности маневрировать...
- Не давайте противнику уйти...
- Мы идем на то, чтобы не выталкивать противника, а на его окружение и уничтожение...
- Не допускайте отхода противника. Окружайте!..
Как хотелось, чтобы и здесь было так. Все это я напомнил Жукову. А он ответил:
- Там тоже было нелегко и непросто. Но здесь и масштабы другие, несравнимые, и условия совсем иные.
Да, конечно, обстановка другая. Мы наступаем суровой, вьюжной зимой. И сил у нас недостаточно, нет численного превосходства над противником. А тут еще Ставка вывела из состава Западного фронта 1-ю ударную армию. Правильно ли это было сделано или нет, мне трудно судить. Но я знал, что Жуков тяжело переживал уход этой армии. И техники не хватало у нас. Не хватало и боеприпасов. Я был свидетелем переговоров Жукова с кем-то из Ставки: он выпрашивал лишнюю сотню орудий, десяток машин со снарядами. Сказывалось, конечно, и отсутствие опыта крупных наступательных операций, организации окружения и уничтожения противника.
После войны Жуков, да и наши историки разложат все 'по полочкам', все объяснят. Но тогда Ставка приказывала Западному и Калининскому фронтам одновременно с окружением основных сил группы немецких войск 'Центр' расчленить их и уничтожить по частям. Позже мы поняли, что задача эта была нереальна. Но в те дни мы руководствовались директивой Ставки.
В сегодняшней газете напечатана передовица 'Бои на окружение и уничтожение врага', в которой не только говорится об этой задаче, но и рассматриваются вопросы тактики окружения. Как раз на освещении опыта такого рода боев, пусть даже небольшом, мы сосредоточивали свое внимание. Любой материал на эту тему считался у нас, можно сказать, материалом номер один и шел вне очереди...
* * *
Уже третий день мы печатаем 'Русскую повесть' Петра Павленко.
Веками считалось, что для большой литературы требуется большая дистанция. Но прошло полгода войны, и мы в редакции стали задумываться: не попробовать ли на страницах 'Красной звезды' печатать произведения больших форм, чем очерк или рассказ? Не пришла ли пора поглубже заглянуть в духовный мир человека на войне, высветить истоки его подвига? Художественное обобщение первого этапа битвы с
