врагами, считали мы, не обязательно откладывать на самый конец войны или послевоенное время.
Конечно, были опасения, что в переменчивой фронтовой обстановке не все номера газеты дойдут до читателя, что он потеряет нить повествования и охладеет к нему, что его отпугнет странное для газеты в военное время обещание: 'Продолжение следует'...
Но я вспомнил очерки сорок первого года Александра Полякова 'В тылу врага', которые печатались в двадцати номерах 'Красной звезды', путевые заметки Сергея Лоскутова 'У партизан', публиковавшиеся в течение месяца. Эти материалы были тепло приняты читателями.
Хорошо бы и сейчас напечатать, пусть небольшую, повесть. Кто бы ее смог написать? Сразу же подумалось о Павленко. Писал он талантливо и очень быстро. И вот разговор с ним:
- Петр Андреевич, взялся бы ты написать для газеты повесть.
- Повесть? Какую?
- Какую? Конечно, о войне. А точнее - сам подумай! Будем печатать подвалами с продолжением. Подвалов двадцать - столько, сколько дали Полякову.
Павленко решил написать повесть о партизанах. Условились, что поставлять главы он будет каждый день, в крайнем случае через день. Так вначале и было. Однако двадцати подвалов не получилось. Уже на пятой-шестой главах мы почувствовали, что это не то, что было задумано. Слабоватая получилась повесть, схематичная, лишенная живого дыхания реальной жизни. Павленко сам мучился. Жаловался, что партизанской жизни не знает. Уже после пятой главы сделал перерыв на неделю. Сочинил несколько вариантов, но сам их отбросил. Вымучил он еще одну главу и - снова перерыв на шесть дней. Словом, после девятой главы я сказал писателю:
- Петр Андреевич, дорогой мой, не мучайся, даю тебе не подвал, а полных четыре колонки. На этом закругляйся.
У меня создалось впечатление, что он и сам был рад такому решению. Написал концовку на четыре колонки и на этом поставил точку. А когда вслед за подвалами отдельной книжкой вышла его 'Русская повесть', Петр Андреевич подарил мне один из первых экземпляров с такой надписью: 'Дарю этот 'плод любви несчастной' в надежде порадовать более удачным произведением'.
* * *
Евгений Габрилович напечатал очерк 'Путь наступления'. Автор отправился пешком с боевыми частями - от Дорохова до Можайска и все, что предстало перед глазами, описал точно, со множеством деталей, по- писательски выразительно. Вот деревушка, стоявшая на нейтральной зоне - между нашими и немецкими позициями. Вот место прорыва обороны противника. По разбитым дзотам, разметанным проволочным заграждениям, развороченным окопам с трупами немцев можно представить, какая здесь баталия. Писатель видел, как саперы снимали или взрывали мины, заложенные немцами. Наблюдал,*с каким невероятным трудом, по старой бурлацкой команде 'раз-два, взяли!' бойцы вытаскивали из сугробов пушки и тяжелые машины. Побывал в штабе корпуса, откуда шли нити управления боем. Был на допросе пленных. Один из них - австриец - ругал Гитлера, заставившего их, австрийцев, идти в поход на Восток. Впрочем, этот молодчик оказался не промах. У него нашли часы, браслет и золотое кольцо. Он признался, что все это отнял у одной жительницы Дорохова...
И такая зарисовка:
'...Выходим на улицу. Ночь. Звезды светят так ярко, что видны не только дома, но даже опушка туманного снежного леса...
На западе зарево: будто воспален синий безоблачный горизонт. Слышна канонада. Там идет бой. Там от деревни к деревне продвигаются наши бойцы. Они гонят врага от Москвы, они сражаются днем и ночью и в короткие часы отдыха спят, прикорнув на снегу: наступление, нет времени рыть землянки. Спят под синим январским небом, положив под руку винтовку.
И снова идут среди снежных полей, под минами, пулями и снарядами, в багровых огнях пожарищ. Вперед!'
Если уж зашла речь о фронтовых дорогах, нельзя не упомянуть небольшую статью Ильи Эренбурга 'Той же дорогой', заверстанную под очерком Габриловича. Начинается она цитатами:
'Наши солдаты почти голые. Они зажигают избы, чтобы согреться. Сегодня мороз 23 градуса. Наши закутались, кто в одеяло, кто в шубу. Головы и ноги обернуты платками и тряпьем' (Пюибиск).
'Вши стали для нас истинной пыткой. Из-за убийственного холода мы не раздеваемся, и эти паразиты страшно расплодились. Ужасный зуд не дает спать...'
И еще с десяток подобных цитат, в том числе и такая: 'Получен приказ: отступая, мы должны сжигать все селения' (Пасторе).
Из дневника обер-лейтенанта? Из писем ефрейтора? Эренбург комментирует: нет, этим записям очень много лет, они сделаны участниками наполеоновского похода. Но сегодня картины далекого прошлого ожили. Гитлеровские солдаты чешутся у костров, закутанные в бабьи платки, жгут деревни, бросают пушки... Есть, видимо, у русской земли свои традиции: хлеб-соль - для друзей, мороз и смерть - для врагов, резюмирует писатель...
* * *
Снова удивил нас Олег Кнорринг. На второй странице сегодняшнего номера на всю полосу напечатаны его снимки о дальней авиаразведке. Эти снимки можно было сделать только с воздуха. Выходит, летал с разведчиками наш фоторепортер.
- Кто разрешил? - спрашиваю.
Молчит. Потом:
- Надо же кому-то...
- Все-таки самоволка, - говорю ему.
Опять молчит, на лице тень обиды. Я нажал кнопку, вызвал секретаря:
- Пишите приказ, - и после нарочитой паузы продиктовал: - 'За инициативу и мужество фотокорреспонденту 'Красной звезды' Олегу Кноррингу объявить благодарность и наградить премией в размере 1000 рублей'.
Кстати, потом Кнорринг признался, что после моей паузы он ожидал... выговора. Что поделаешь, случалось и выговоры выносить. Вспоминается случай, когда выговор за самоволку получил Симонов. Он отправился в боевой поход на подводной лодке, даже не поставив нас в известность об этом. Правда, за очерк ему была объявлена и благодарность. Причем, как любил не без подначки рассказывать сам Симонов, выговор и благодарность в одной и той же телеграмме редактора...
20 января
Рассказывая о текущих событиях, должен вернуться несколько назад.
Исходя из успехов Красной Армии, достигнутых в декабрьском наступлении, Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение развернуть широкое наступление на всех основных стратегических направлениях. В директиве Ставки от 7 января были определены задачи для каждого фронта.
Главный удар планировался на западном направлении. Войска Западного, Калининского, Брянского и левого крыла Северо-Западного фронтов должны были окружить и уничтожить основные силы группы немецких армий 'Центр' и выйти к рубежам, от которых начался 'Тайфун'.
Перед войсками Ленинградского, Волховского и правого крыла Северо-Западного фронтов была поставлена задача разгромить группировку немецких армий 'Север' и деблокировать Ленинград.
На Юго-Западный и Южный фронты возлагалась задача разгромить группу немецких армий 'Юг', освободить Донбасс и выйти к Днепру.
Войска Кавказского фронта и Черноморский флот должны были завершить освобождение Крыма.
Итак, начиная с 7 января последовательно, один за другим, девять фронтов перешли в наступление в полосе около двух тысяч километров - от Ладожского озера до Черного моря. Само собой разумеется, что директива Ставки являлась величайшим секретом. Единственное, что мы себе позволили, это в очередной передовице сказать: 'Начался новый этап нашей Отечественной освободительной войны против немецко- фашистских захватчиков'.
Так было до сегодняшнего номера газеты. Хотя официального сообщения об этих операциях еще нет, но корреспонденты уже шлют репортажи о первых успехах. Спецкор по Калининскому фронту Леонид Высокоостровский сообщает, что идут бои на всех участках фронта и что 'наши войска продвигаются вперед, все глубже врезываясь в расположение вражеской обороны'. Печатается также репортаж корреспондента по Юго-Западному Петра Олендера под заголовком 'Отбивая атаки фашистов, наши части продвигаются вперед'.
Более конкретные и обстоятельные сообщения продолжаем печатать с Западного фронта. Названы освобожденные города и населенные пункты - Верея, Полотняный Завод, Кондрово. Публикуется репортаж о
