которые охотно шли на это.
Полковник Мизнер встретил Майлса довольно любезно. Между военными властями и чиновниками из агентства нередко происходили трения, но за последний месяц никаких недоразумений не было. Квакеры были непонятны полковнику и как секта и как люди, но он знал жизнь и гордился широтой своих взглядов. Мизнер был из тех людей, которые предпочитают, чтобы их просили, чем просить самим. Военный мундир был его кумиром, и если кто-нибудь обращался с просьбой к Мизнеру как к военному, это значило, что обращались к его мундиру. Тем более, когда таким просителем был Майлс, которого он считал недостаточно компетентным для порученной ему работы: полковник находил, что она больше по плечу военным, чем какой-то кучке квакеров.
Поэтому он любезно и снисходительно приветствовал Майлса, спросил о его здоровье и о здоровье супруги. Он был почти рад, когда заметил явное беспокойство на лице агента.
Мизнер был высокий узколицый человек; он гордился своей тонкой талией и энергично сжатым ртом. У него была привычка проводить рукой по туго стянутому мундиру, как бы желая удостовериться, не пополнел ли он за последние несколько часов. Он льстил себя мыслью, что его подтянутость и выправка выгодно отличают его от большинства офицеров, служивших в прериях, от их небрежности в одежде и манерах. Но они получили офицерское звание на войне и никогда не видели серых стен военной академии Вест-Пойнта. И вот он стоял перед агентом прямо и непринуждённо, как будто ртуть в термометре показывала всего шестьдесят, а не сто пять градусов в тени.
– Вот жара! – смущённо сказал Майлс, как бы извиняясь за свой пыльный костюм и потное лицо. – Здесь, в форте, кажется прохладнее.
– Смотря как относиться, – улыбнулся Мизнер. – Постепенно привыкаешь и к прериям: что жара, что холод – всё равно… А как ваши краснокожие? Ещё не перерезались?
Майлс уныло покачал головой. Мизнер пригласил его на затенённую веранду офицерской столовой. Когда они уселись, Мизнер приказал подать чего-нибудь выпить.
– Только лимонаду, – сказал Майлс, угрюмо поглядывая на двух молодых лейтенантов, шутивших с девушкой в тени чахлой сосенки.
Казалось, девушка была совершенно равнодушна к зною, и он завидовал её звонкому смеху, так отчётливо звучавшему в сухом воздухе. Он никогда не видел её прежде и невольно подумал о том, как хорошо было бы пригласить кого-нибудь совсем незнакомого, вроде неё, в агентство пообедать с ним, Люси и Трубладами.
Лимонад освежил его. Он медленно тянул прохладный напиток, рассказывая Мизнеру о своих тревогах.
– Итак, по-вашему, Маленький Волк намерен взбунтоваться? – спросил Мизнер, когда агент умолк.
– Может быть, и нет, но следует быть начеку.
– Согласен с вами, – спокойно отозвался Мизнер. – Опасные бестии, эти Воины Собаки! Это своего рода воинский орден дикарей. Я сталкивался с ними на севере. Доказывать что-либо индейцам бесполезно, а если они заберут себе что-нибудь в голову, да ещё разозлятся, с ними ничего не поделаешь. Хороши они только мёртвые. Но, право, вам незачем так расстраиваться. Форт у вас под боком, в моём распоряжении отличные солдаты, и даже если мятеж станет всеобщем, я в случае необходимости смогу удержать форт в течение целого месяца… даже двух месяцев, – поправился он и мысленно добавил: «Клянусь Богом, я только и хочу этого!»
– Нет-нет, это вовсе не мятеж, – поспешно сказал Майлс. – Ничего похожего. Хозяевами положения являемся мы. Дела за последние месяцы шли всё лучше и лучше. Суть в том, что северные индейцы не привыкли к дисциплине, принятой в резервации. За побег этих трёх следует наказать остальных. Они должны понять, что их поселили на Территории раз и навсегда.
– Что ж, я пошлю к ним в деревню небольшой отряд, – улыбнулся Мизнер. – Мы покажем им, что такое закон, и отправим их вождей к вам в контору, чтобы вы задали им хорошую головомойку. А вы между тем подумайте о соответствующем наказании. И предупреждаю вас, агент Майлс: пусть оно будет пожёстче. Я- то знаю этих проклятых Воинов Собаки!
– Я предпочёл бы осторожность, – сказал Майлс неуверенно.
– Ну, я не страдаю излишней осторожностью. – Тон полковника стал отеческим. – Хорошенько проучите их, а мы вас поддержим. В этих краях армия – по-прежнему единственное лекарство…
Отряд состоял из сержанта Джонаса Келли, рядового Роберта Фрица и Стива Джески – следопыта, который постоянно околачивался возле форта и продавал свои немногочисленные таланты за ночлег, еду и выпивку. Стив врал с такой же лёгкостью и вдохновением, как и любой из знаменитых следопытов прерий, чьи биографии десятки раз печатались в десятках восточных газет, и он часами мог рассказывать небылицы какому-нибудь приезжему за бутылку неочищенного виски.
Одеждой ему служили грязная, старая рубаха и рваные кожаные штаны. Волос он не стриг. У пояса висел высохший скальп индейца, служивший вывеской его ремесла и удостоверением того, что он опытный профессиональный следопыт и истребитель индейцев. На носу у него торчала огромная рыхлая бородавка. Его рубаха и длинная, чуть не по пояс, борода были испачканы табачным соком.
Но среди его немногочисленных талантов было и кое-какое знание шайенского языка.
Знание это было весьма скудное и элементарное, но он считал его более чем достаточным и делал вид, что он многоопытный переводчик. Прекрасный, богатый и гибкий язык этих индейцев был, на его взгляд, просто тарабарщиной, и он переводил с него соответствующим образом. К тому же английский словарь Джески был настолько ограничен, что он всё равно не сумел бы правильно перевести, даже если бы понимал всё, что говорили индейцы. И мало кто мог бы уличить его: армия США знала столь же плохо язык народа, который она поработила, как и большинство оккупационных армий.
И вот он ехал впереди двух солдат, благоразумно соблюдавших известную дистанцию, и не без основания.
Сержант Келли и солдат Фриц, оба закалённые и жилистые, провели в прериях долгие годы. У них была загорелая, здоровая кожа, небольшие ясные глаза. За свою долгую службу в армии они научились не задавать лишних вопросов. Это были опытные и исправные солдаты; безрассудной храбрости они не проявляли, но при нужде и от дела не уклонялись. Сейчас им приказано охранять следопыта, и они только это и будут делать. А то, что они едут к индейцам, настроенным более или менее враждебно, мало их тревожило.
Они вели разговор только между собой, не обращаясь к следопыту, точно его тут и не было, но тот давно привык к пренебрежению со стороны щеголеватых военных. Сержант Келли только что исповедался у заночевавшего в форте патера; он говорил Фрицу:
– Заметь, я не возжелаю язычницы, ибо душа её чернее её сердца.
– В таком случае никогда не езди к Апачам, – поддразнивал его Фриц. – Их женщины обнажают грудь, как мы снимаем перчатки.
– Врёшь!
– Ты так считаешь? А всё-таки, красные женщины или чёрные, это всё же лучше, чем вообще без женщины. У тебя никогда не было скво, сержант?
– У тебя у самого не было индеанки. И предупреждаю тебя: держи руки подальше от скво.
Я буду держать руки подальше от них, – откликнулся Фриц. – Чёрт побери, я так давно торчу в этом проклятом форте, что надо хоть моим глазам полакомиться.
– Шайены перережут тебе глотку, если ты будешь заглядываться на их женщин.
Фриц сплюнул: – Всё это краснокожая сволочь. Я видел недурных скво, но они очень скоро сморщиваются, как лежалое яблоко.
– Я знавал одну, – произнёс Келли после продолжительного молчания.
– Да? Где же?
– И вспоминать не хочу, – ответил Келли. – Но ты напрасно думаешь, что индейцы все на один манер. Шайены преотчаянные. Это тебе не Команчи, не Поуни или Кайовы какие-нибудь. Они гордые и молчаливые, вроде ирландцев.
