Риск.Молодинская битва.

честь, и мно­гие дани, и все мое несметное богатство мне не нужны, ибо все исчезло, словно прах от ветра.

Передохнул, чтобы набраться сил для дальнейших слов, с гневом видя, как когда-то ползавшие перед ним на животах сановники смотрят на него с презрительной жалостью и закрывают носы шелковыми платками. Уси­лием воли заставил себя продолжить:

— Великий князь, царь Василий Иванович, господин мой и брат мой старший, прошу у тебя перед смертью сво­ей прощения за грехи мои перед отцом твоим и тобой. Ка­юсь в измене и отдаю в твои руки Казань. Пришли сюда на мое место царя или воеводу, тебе верного, нелицемер­ного, дабы не сотворил он такое же зло…

К письму присовокупил Мухаммед-Амин триста ко­ней боевых, на которых сам ездил, когда был здоров и любил набеги, золота и серебра изрядно и шатер чудной работы, вещь зело драгоценную.

Не спасло Мухаммеда-Амина покаяние, съеден был он заживо червями, а жена-злодейка отравилась, угнетае­мая совестью своей, сановники и народ казанский испол­нили завещание хана, напуганные столь страшной смер­тью клятвоотступника, послали знатных людей просить себе хана от руки Василия Ивановича.

Самое бы время пристегнуть Казань прочно к Москве, но Василий Иванович, не считая, что делает, как и роди­тель его, великую ошибку, отдал ханство Шаху-Али. Верному, как он считал, другу, верному слуге.

Справедливо считал. Шах-Али не отступал от клятвы, всех недовольных казнил жестоко, вовсе не думая, что вызовет тем самым недовольство собой. Но это — беда не беда, если бы не крымский хан Мухаммед-Гирей, очень недовольный тем, что в Казани властвует ставленник московского царя. Хану самому хотелось подмять Аст­рахань с Казанью и Россию сделать данницей, возвратив былое, оттого и трутся его мурзы в Казани, склоняют к Крыму знать и народ, чуваш и черемисов, мордву и эрзю волнуют. Всякий день жди оттуда вестей поганых. Но, слава богу, пока нет гонцов недобрых. Воевода не слепой же. Да и муфтий47 Казани Абдурашид сразу бы дал знать, начни вельможи противиться Шаху-Али. Когда малая часть их противится, небольшая беда, а вот если заговор станет зреть, не пройдет он мимо муфтия. Главный свя­щеннослужитель клялся ему, царю всей России, в верно­сти и до сего дня держал слово свое отменно.

Но не то главное, что знать поддерживает Шаха-Али и его, царя российского, не посмотрел бы на это Мухаммед-Гирей, давно бы послал свои тумены в Казань, чтобы сме­стить Али и исполнить свою мечту. Подчиняясь воле ту­рецкого султана, сдержал он свой пыл, а рать направил против Сигизмунда48 , разорив десяток его городов и за­хватив великий полон. Изрядный вклад в то, чтобы дело приняло такой поворот, внес дворянин Голохвастов, ра­зумный и хитрый, доставивший письмо султану турец­кому Селиму49 с предложением заключить союз, который мог бы обуздать крымского хана, укоротить руки Литве и Польше.

Сумел Голохвастов убедить Селима в том, что опасно ему возвеличивание Мухаммед-Гирея, притязающего на Астрахань и Казань и мечтающего создать орду, равную по могуществу Батыевой50 , оттого султан и урезонил крымского хана, направив готовое идти на Казань вой­ско воевать Литву и Польшу. И хотя не удалось Голохва-стову уговорить Селима передать Крымское ханство51 племяннику Мухаммед-Гирея Геммету-царевичу, кото­рый тянулся сердцем к России, Селим все же послал лас­ковый ответ, а чтобы доказать свою дружбу, повелел па­шам тревожить набегами Сигизмундовы владения. Это кроме похода крымского хана.

Дело пошло бы как по маслу, да вот случилось недоб­рое — умер Селим, гроза Азии, Африки и Европы. На от­томанский52 трон сел его сын, Солиман. Василий Ивано­вич поспешил, понимая знатность дружбы с Портою53 , направить в Царьград54 посла Третьяка Губина. Сумел тот повлиять на Солимана, который тоже повелел объя­вить Мухаммед-Гирею, чтобы он никогда не устремлял глаз свой на Россию.

Гонец от Третьяка Губина доставил совсем недавно от­писку, что Мухаммед-Гирей побывал в Царьграде, говорил с султаном, внушая ему, что верить Москве нельзя, что она ближе к сердцу держит Персию55 , но султан-де остался тверд. И даже когда хан крымский вопросил, чем буду сыт и одет, если запретишь воевать московскую землю, султан ответил, чтобы воевал он Сигизмунда и венгров.

По всему выходит, бить в набатный колокол рано, не следует оголять рубежи с Литвою и Польшей. Ох, как они этого ждут. Князь Воротынский, может, и верную весть принес, повезет в Казань Мухаммед-Гирей своего брата, но примет ли его Казань с радушием? Спор да ряд там начнутся, не вдруг утихнув. Вот тут не оплошать бы. Послов туда снарядить, воеводе в подмогу, да поживей, чтоб не припоздниться. С умом да со сноровкой чтобы. Непременно с поклоном от него, царя, к муфтию. Коли Абдурашид не переметнется к Гиреям, не совладать бра­тьям с Шахом-Али.

Да и не вдруг осмелится ослушаться оттоманского султана крымский хан, поосторожничает поперек сул­танской воли вести крупную рать на Москву. Может, ко­нечно, послать мурз своих с малыми силами, чтобы по­том свалить на них всю вину — без его, мол, ведома пове­ли рать.

Верный ход мыслей у государя всей Земли Русской; верный, — но вчерашнего дня. Узнает он об этом совсем скоро, и все же прозрение не теперь вот проявится. Сей­час же царь Василий Иванович просто посчитал нужным отблагодарить князя Ивана Воротынского за столь явное радение о державных интересах, за весть, так спешно до­ставленную, хотя и не весьма обдуманную:

— Зову тебя, князь Иван, вместе побаниться. Уста­лость дорожную снимешь. А после баньки потрапезуем. Как скинешь кольчугу, в кафтан облачишься, милости прошу в мой путевой дворец.

Вот это честь так честь. Палаты Воротынского постро­ены были не так давно, земля в Кремле и вокруг него за­нята московскими боярами, да теми князьями, кто по­раньше Воротынских стали присяжниками царевыми, вот и определил Иван Великий место у земляного вала, окольцовывавшего Китай-город. Хоть и редко Иван Во­ротынский бывал в стольном граде, больше все в своей вотчине находился, оберегая украины56 Земли Русской от крымцев и литвинов, неся службу ратную, государеву, все же угнетало князя, что хоромы его московские не по отчеству удалены от Кремля. Ущемлена, однако же, кня­жеская гордость была до поры до времени, пока не пост­роил сын государя Великого, Василий Иванович, на Бас­манной слободе белокаменные палаты — путевой дворец.

И оказалась усадьба князя Воротынского на пути от Кремля к новому царскому дворцу, который царь Васи­лий любил и в котором часто живал, даже принимал там послов, решал судные тяжбы.

«Специально зовет в новый дворец, чтобы мне спод­ручней», — тешил самолюбие князь Иван Воротынский, направляясь к ожидавшему его стремянному57 .

Однако гордость за прилюдную царскую милость все же не отвлекла его от мысли о предстоящем походе крымцев на Москву. Князь был совершенно уверен, что этот поход состоится и что вполне возможно левое крыло крымского войска пойдет именно через его вотчину, но царь повелел встать с князем Андреем в Коломне, стало быть, придется звать всю дружину, а стольный град его окажется почти беззащитным. А там княгиня-то на сно­сях, ее в Москву не увезешь.

«Попытаюсь убедить Василия Ивановича. После пар­ной да кубка доброго вина сподручней будет еще раз вы­сказать свое мнение».

Но разговор сложился еще до трапезного стола. Попи­вая квас между заходами в парную, вел царь разговор с князем Воротынским о делах государевых, даже о пред­стоящей свадьбе на Елене Глинской58 , шаг, который все служивые Государева Двора меж собой осуждали. Царь будто исповедовался князю Воротынскому, оправдывая это решение, и вдруг неожиданно для собеседника пере­менил тему разговора. Спросил именно о том, о чем были думки Ивана Воротынского.

— Ты сказывал на Думе, нойон из стремянных твоих. Верить ему можно?

— Тебе, государь, верю, да себе. В остальном — сомне­ваюсь. Оттого за языком станицы посылал. Я повелел ма­лой дружине всю ночь гнать, чтобы сотника и мурзу ты самолично допросил. В пыточной, если нужда потребует.

— Это, конечно, можно. Только, думаю, ты успел с ни­ми основательно поговорить. Все уже вытянул, что им ведомо. Теперь шпиль их железом каленым, не шпиль — ничего путного не добавят.

—  Так-то оно так. А вдруг? Царю открыться — не кня­зю. Прикидывал я, не сегодня завтра Магмет-Гирей дви­нет свою рать разбойничью.

—  Успеем на Оке крепко встать. Нам ближе и сподруч­ней.

—  Не пойдет, мыслю, на Оку. В Казань спервоначалу наведается. Свалив ее, ополчит. Полета тысяч ратников, конных и пеших, поднимет. Черемисы одни чего стоят!

—  Не вдруг подомнет Казань. Шигалей не вынесет ему ключи. Простоит Гирей у стен казанских не одну неделю. Думаю, повернет от них, несолоно хлебавши. Только у меня такая мысль, ни на какую Казань он не пойдет. Ко­варство очередное. Мы — во Владимир, да на Мещеру полки, в Нижний Новгород, а он — по Сенному шляху пойдет. На Тулу, потом и — к Москве. Может, конечно, и через Коломну, по Муромскому шляху. Литва тоже не упустит Смоленск осадить. Растопыривши пальцы, что можем сделать?

—  Нойон, бывший мой стремянный, передал, что к Магмет-Гирею примкнул атаман Евстафий Дашкович5 ' со своими казаками. Когда Евстафий от Сигизмунда бе­жал, батюшка твой, светлой памяти, приласкал его, да и ты, государь, жаловал его, только верно говорят: сколько волка ни корми, он все одно в лес убежит. Так любой изменщик. Стремянный мой бывший велел ска­зать, что немалая с Дашковичем рать казачья. На ко­нях борзых.

—  Дашкович?! Ну, тогда ясней ясного. Изменщик этот Литве нынче верен. Теперь к ворожее ходить не нужно и так видно коварство Литвы. Дашкович украины мои хорошо знает, воеводил там, потому, думаю, его литвины и направили к Гирею, чтобы дороги указывал, да броды и переправы легкие, ближний бы путь к нам определил. Однако успеют мои полки ратные встать на Оке.

Нет, ничего не получалось у князя, Василий Ивано­вич нисколько не поддавался на его убеждения. Чтобы не вызвать царского неудовольствия и не быть изгнанным из бани и из путевого дворца, Воротынский решил отсту­питься. До того, как малая его дружина не представит царю языков.

«Бог нас рассудит, если польется христианская кровь ».

— Пошли-ка, — прервал затянувшуюся паузу царь Василий Иванович, — еще разок похлестаемся, потом и попировать можно, благословясь.

***

Домой князь Воротынский вернулся поздно вечером, но дворня и дружинники ждали его: вдруг какая надоб­ность в них окажется, но тот даже попенял за переусерд­ствование:

— Чего зря маетесь. Завтра — в поход.

Сам князь тоже, не медля нисколько, направился в опочивальню, на ходу отвечая мамке о здоровье княги­ни, о том, скоро ли она подарит наследника, и слушая ее ворчание:

— Чего-эт басурману Магмету не сидится в своем са­рае? Княгинюшке рожать приспело, а муж ейный — на рать. Поганцы-нечисти. Вздохнуть вольно не дают. Не­ужто Бог и святая Богородица, заступница наша, не на­кажет сыроядцев?