Личфилд-гроув являла собой вполне типичную для лондонских окраин улицу с застройкой 30-х годов – небольшие домики на две семьи каждый с окнами-фонарями и крохотными садиками у фасадов.
Я жил здесь последние восемь лет, но с соседями был едва знаком – отношения ограничивались приветственным взмахом руки, когда кто-то подъезжал или отъезжал из дома в одно и то же время. Да мистера Пателя, торговца прессой, я знал лучше, нежели парочку, которая жила во второй половине дома. Я знал, что зовут их Джейн и Фил (или Джон?), но понятия не имел, какая у них фамилия и чем они зарабатывают на жизнь.
Шагая к дому, я размышлял над тем, как все же странно, что представители рода человеческого могут жить бок о бок с себе подобными и при этом словно не замечать друг друга. С другой стороны, разительное отличие от сельской жизни – этот опыт у меня тоже имелся, – где каждый непременно сует нос в дела соседа, знает о нем больше, чем он сам, и ни одного секрета надолго не утаить.
Интересно, стоит ли мне приложить какие-то усилия, постараться стать более коммуникабельным? Наверное, все зависит от того, надолго ли я намереваюсь здесь остаться.
Большинство моих друзей по скачкам сочли странным, что я выбрал местом жительства Финчли, но мне нужно было резко отойти, оторваться от прежней своей жизни. Оторваться – что за шутка! Ирония судьбы. Именно отрыв сыграл роковую роль в моей карьере как раз в начале ее подъема, заставил раз и навсегда отказаться от участия в скачках. В результате этого «отрыва» я повредил второй шейный позвонок, так называемый осевой, который позволял поворачивать голову. Иными словами, я сломал шею.
Очевидно, мне следовало благодарить судьбу за то, что я тогда не погиб или не стал полностью парализованным инвалидом – весьма высокая вероятность в подобных случаях. А конкретнее – за тот факт, что я в данный момент бодро вышагивал по Личфилд-гроув, следовало благодарить врачей «Скорой», прибывших вовремя и действовавших умело и осторожно, тех, кто дежурил в тот роковой для меня день на ипподроме в Челтенхеме. Им стоило немалого труда иммобилизовать мою шею и позвоночник перед тем, как поднять с дорожки и переложить на носилки.
Дурацкое падение, и следовало признать, оно отчасти стало результатом моей непростительной небрежности.
Последний заезд в среду на Фестивале по стипль-чезу в Челтенхеме обычно называют Бампером или гонкой по ровной местности. Никаких прыжков, взятия барьеров или других препятствий, просто две мили извилистого густо-зеленого травяного покрытия между стартом и финишем. Не самое зрелищное мероприятие на Фестивале, и к этому времени толпа зрителей уже начинает рассасываться, люди или идут на парковку к своим машинам, или заскакивают в бары.
Но Бампер – скачка страшно азартная, и жокеи воспринимают ее вполне серьезно. Не так уж часто прыгучим мальчикам и девочкам выдается возможность превзойти Вилли Шумейкера[2] или Фрэнки Деттори[3]. К тому же здесь можно развить приличную скорость, поскольку препятствия не сбивают ритма, хотя правильно построить забег и распределить силы – это тоже искусство. Надо знать, где и когда сделать последний решающий рывок к финишу. От этого знания и зависит результат.
В ту среду, восемь лет назад с небольшим, я скакал на лошади, которую «Рейсинг пост» с присущей ей доброжелательностью назвала «аутсайдером». У нее была всего одна скорость – умеренная – и абсолютно никакого куража, желания обойти соперников и добиться победы не наблюдалось. У меня был единственный шанс – резко оторваться еще на старте и пытаться сохранить эту дистанцию до финиша.
План сработал, но только до определенного момента.
Примерно на середине дистанции мы с моим скакуном опережали ближайшего соперника корпусов на пятнадцать и все еще шли вполне прилично, совершив поворот влево и спускаясь с холма. Но топот копыт преследователей все громче звучал у меня в ушах, и вот шесть или семь скакунов промчались мимо нас, точно «Феррари» мимо парового катка, как раз в тот момент, когда мы вышли на финишную прямую.
Скачка была проиграна, что не стало большим сюрпризом ни для меня, ни для тех немногих зрителей, кто еще оставался на трибунах.
Возможно, лошадь подо мной вдруг уловила эту перемену в настроении наездника – резкий переход от возбуждения и радостного ожидания к унынию и разочарованию. Или же животное просто перестало концентрироваться на поставленной перед ним задаче, как и жокей, который мысленно уже прикидывал, как будет выступать на скачках завтра и есть ли у него шансы на успех.
Каковы бы ни были причины, но только что галопировала моя лошадка безмятежно и ровно, хоть и не слишком шустро, а в следующую секунду споткнулась и упала, точно подстреленная.
Я сам видел все это в телевизионной записи. Шансов у меня не было.
При падении меня катапультировало из седла, я пролетел вдоль шеи лошади и рухнул на землю головой вперед. Очнулся я только через два дня в отделении нейрохирургии и повреждений спинного мозга больницы Френчей, что в Бристоле, очнулся с чудовищной головной болью и металлическим приспособлением под названием «нимб», в буквальном смысле слова «ввинченным» мне в черепную коробку.
Затем последовали три мучительных месяца, и вот наконец «нимб» разрешили снять. И я уже намеревался начать приводить себя в спортивную форму, собираясь вновь усесться в седло, но все мои надежды обратила в прах специальная медицинская комиссия, решившая, что вернуться на скачки мне уже не суждено никогда. «Слишком рискованно, – сказали они. – Еще одно падение на голову может оказаться фатальным». Я спорил, пытался доказать, что готов рискнуть, и что падение на голову всегда может оказаться фатальным, и совершенно не обязательно ломать перед этим шею.
Я пытался объяснить этим людям, что все жокеи рискуют жизнью всякий раз, когда садятся на лошадь весом в полтонны, которая несется со скоростью тридцать миль в час и перепрыгивает через барьеры высотой пять футов. Жокеи давным-давно привыкли рисковать и принимают нежелательные последствия как должное, не взваливая вину на организаторов скачек. Но они остались неумолимы. «Простите, – сказали они, – но решение наше окончательное».
Так оно и оказалось.
И вот пришедший на ипподром еще не оперившимся юнцом, самый молодой жокей-победитель в «Гранд нэшнл» со времен Брюса Хоббса в 1938 году и вполне перспективный кандидат на чемпионство в следующем году, я в двадцать один год вдруг оказался экс-жокеем, и опереться мне было не на кого.
– Раз скачки теперь для тебя позади, надо бы подумать об образовании, – сказал отец в последней бесплодной попытке заставить меня пойти в университет.
– Не волнуйся, – ответил я, – получу образование, когда почувствую в том потребность.
И так я и поступил, снова подал заявление в Лондонскую школу экономики, где должен был выслушать комбинированный курс лекций по управлению, политике и экономике.
Примерно в то же время я и переехал на Финчли, вложив в покупку дома сбережения, оставшиеся после последнего моего успешного сезона в седле.
Станция метро «Финчли» располагалась прямо за углом, и от нее по Северной линии до университета было всего десять остановок по прямой.
Но эти перемены дались мне нелегко.
Я уже привык к выбросам адреналина, к возбуждению, которое охватывает тебя, когда ты скачешь на лошади и берешь одно препятствие за другим, стремясь к одной-единственной цели – победе. Победа, победа, победа – все остальное не имеет никакого значения. Все, что я ни делал, было нацелено только на победу. И мне нравилось это. Я это любил. Это как наркотик, и я на него плотно подсел.
А когда вдруг все это у меня отобрали, я стал страдать от ломки. И мучения эти не могли заглушить ни алкоголь, ни травка.
В те первые несколько месяцев я изо всех сил храбрился, занимался покупкой нового дома, подготовкой к занятиям, проклинал свою неудачу и говорил всем и каждому, что со мной полный порядок. Но на самом деле я болел, временами впадал в полное отчаяние и был близок к самоубийству.
Небо потемнело, на город грозил обрушиться еще один ливень, и последние несколько ярдов до дома я преодолел бегом, зажав газету под мышкой.
Последовав примеру многих соседей, я закатал маленькую лужайку перед домом в асфальт и превратил ее в стоянку для своего стремительно стареющего спортивного «Мерседеса SLK». Я покупал эту машину
