слышали о великом Руссо[23]? Ведь ваша фамилия Руссо, не так ли?
— Да, месье, — ответил юноша.
— Это ваше настоящее имя?
— Готов поклясться. Можете сами навести подробные справки, если хотите.
— В таком случае я на самом деле крайне удивлен, что вы не слышали о своем великом однофамильце.
Может, Жан-Жак и слышал о великом Руссо, но никогда не придавал этому значения. Однако юноше не хотелось выказывать полного невежества, и он, устремив взор на полку с книгами, увидел при слабом свете свечи томик, на корешке которого золотыми буквами красовалась знакомая фамилия.
— Так вы имеете в виду писателя Руссо? — схитрил он.
— Мне кажется, вы с ним связаны родственными узами, — заметил секретарь.
— К сожалению, нет, — признался Жан-Жак. — Но мне бы очень хотелось в это верить. Я сам мечтаю стать писателем.
Юноша говорил правду, но он одновременно мечтал о множестве различных карьер. Только сейчас ему захотелось стать именно литератором так сильно, как никогда прежде.
— Значит, вы на самом деле хотите стать писателем? — поинтересовался де Ла Мартиньер, лукаво улыбаясь. — Очень, очень хорошо. В таком случае остерегайтесь Вольтера! Особенно если вы носите такое имя — Руссо.
Как это так? Остерегаться Вольтера? Тем более если он носит имя Руссо? Что это значит?
Наконец Жан-Жак понял, что секретарь просто его поддразнивал, но все же эти слова задели молодого человека. Непременно нужно выяснить, что стоит за таким предостережением. И кто такой этот Вольтер?
Безусловно, Руссо уже слышал о Вольтере. Французский мыслитель умело создавал себе громкую рекламу. До сих пор имя Вольтера ничего ему не говорило. И вдруг это имя зазвенело у него в ушах.
— Почему я должен его опасаться? — спросил он.
— Ну, прежде всего, — заговорил де Ла Мартиньер, — потому, что любой, кто умеет сегодня писать, должен опасаться Вольтера. Ведь Вольтер — наш самый великий писатель. Он объявил непримиримую войну всем писателям, не принимающим свое дело всерьез. Он выступил против всех, кто обделен талантом, кто пытается подменить его всевозможными трюками. Ну а когда дело касается критики, во всем мире не найдется человека более способного, чем Вольтер. — Кто-кто, а он-то обязательно распознает слабости нерадивого писаки, отделает его по всем правилам; такому лучше сквозь землю провалиться, чем снова взять в руки перо.
Перед глазами Руссо возник образ Вольтера: он сидит, как король, на троне и выносит приговор за приговором по поводу сочинений, когда-либо созданных человечеством.
— Ну а что касается вас, — поспешил добавить де Да Мартиньер, — вполне возможно, что Вольтер попытается поскорее расправиться и с вами. И очень скоро.
— Только потому, что мое имя Руссо?
— Да, само собой разумеется. Вы же не можете скрывать своего имени. Конечно, можно выбрать себе псевдоним. Но не думайте, что вам удастся одурачить Вольтера. Этот человек все обязательно разузнает. Ну а ваше христианское имя не Жан Батист, случаем?
— Нет, меня зовут Жан-Жак.
— Благодарите судьбу хотя бы за это.
— А что, собственно, Вольтер имеет против Жана Батиста Руссо? — спросил Жан-Жак.
— Он был осведомителем.
— Осведомителем? Вы хотите сказать, что он доносил на Вольтера? Что же он доносил? Кому? Полиции?
— Нет, не совсем. Он просто сказал, что Вольтер — автор поэмы «За и против». Правда, об этом уже все давно знали.
— Но какой же в этом толк, если он сообщил о том, что было и без того всем известно?
Руссо был сильно озадачен. Вероятно, сочинительство похоже на гармонию… Там всегда сталкиваешься с вещами, которые гораздо сложнее, чем ты представлял себе прежде.
Какая разветвленная система! Сколько предстоит человеку узнать, сколько!
— Да, — продолжал секретарь, — все догадывались, что Вольтер написал эту поэму. Кто же еще возьмется за антирелигиозные стихи? Шолье, поэт Шолье[24], был достаточно антирелигиозно настроенным человеком, но у него не было большого таланта, поэтому он вряд ли мог стать автором такой замечательной поэмы. И тогда теологи[25] и клир[26] повели яростное наступление на автора этого произведения, требуя публично предать огню поэму и немедленно арестовать автора, то есть Вольтера.
— Ну а что касается властей, я имею в виду светские власти, которым уже до чертиков надоели религиозные гонения, не дававшие покоя всей Европе на протяжении стольких веков, они с радостью заявили: «Мы с удовольствием арестовали бы Вольтера за его преступление, выразившееся в написании антирелигиозной поэмы, мы с большим удовольствием бросили бы его в тюрьму или выслали бы из страны, даже сожгли бы его на костре, будь у нас неопровержимые доказательства того, что именно он написал это сочинение. Но только мнение, что никто, кроме Вольтера, не мог написать такую чудную (я имею в виду ужасную) поэму, — еще не повод для применения по отношению к нему общественного закона».
— И тогда Жан Батист Руссо донес на него? — спросил Жан-Жак.
Месье де Ла Мартиньер кивнул:
— Да, вы правы. Он предоставил необходимые доказательства. Вольтеру пришлось бежать и где-то скрываться. Между прочим, вы читали «За и против»?
Руссо благоговейно прислушивался к словам секретаря, словно его потчевали драгоценным бальзамом. Только недавно он сменил протестантство на католичество и теперь боялся вечного проклятия с обеих сторон. Но вот наконец услышал о человеке, выступившем против религии. Знаменитом человеке. Человеке, который не боится ни той, ни другой религии. Ни протестантства, ни католичества. Какое чудо!
— Нет, — вынужден был признаться Жан-Жак, — я никогда не читал «За и против».
Ему захотелось прочитать поэму с таким интригующим названием.
Сев за стол, месье де Да Мартиньер продолжал свой рассказ:
— Я хочу сказать, что, по слухам, Вольтер написал эту поэму во время своего путешествия в Брюссель. Он ездил туда вместе с мадам де Рупельмонд. Мне приходилось слышать, что эта весьма состоятельная женщина живет как ей вздумается целый день, а по ночам ее одолевают религиозные терзания. Видите ли, она была влюблена в Вольтера, но они не были женаты. Весь день она пребывала в неизъяснимом восторге от путешествия с поэтом, а по ночам рыдала в кровати и долго не могла уснуть из- за страха, что после смерти за грехи ее отправят в ад. Так вот. Для того чтобы преодолеть ее опасения, Вольтер и написал свою поэму, сказав при этом: «Пусть моя философия научит вас презирать ужасы могилы и страхи загробной жизни». Вы понимаете, что он имел в виду?
— Да, месье, — выдохнул Жан-Жак.
Руссо очень хорошо все понимал. Разве на его совести не было сексуальных прегрешений, — может, не таких заметных, как у мадам де Рупельмонд, но весьма похожих? Разве по ночам Руссо не трясся от страха перед могилой? Но он никому в том не признавался. Может, у Вольтера имеются ответы на все подобные печальные вопросы?
— Так вот, — продолжал секретарь, понизив голос. — Вольтер начинает свои нападки на то, что называет «освященной ложью, пропитавшей всю нашу землю». Понимаете, что он под этим подразумевает?
Жан-Жаку казалось, что в принципе он понимает, но ему хотелось, чтобы собеседник получше все растолковал.
— Нет, месье, — прошептал он чуть слышно.
— Он здесь имеет в виду все многообразие мировых религий.
— Я так и думал, месье, — сказал Жан-Жак.
Де Ла Мартиньер продолжал:
