— Серьезно? — удивился я. — Ну, и?..
— Скучно, Дима. И потом, жена не советовала: длительные заграничные командировки. Я, говорит, и так редко тебя дома вижу. А у нас дети. В этом году четверо.
— Ого!
Он заметил на тарелке недоеденный бутерброд с сыром и вопросительно посмотрел на меня.
— Ешь! — кивнул я. — Если мало, я еще принесу.
Его зверская манера расправляться с пищей всегда поражала меня. Склевав сыр, Степа проговорил:
— Ну, выкладывай!
Я стал рассказывать. Когда я дошел до того момента, когда отец внес меня в лифт, ворон вдруг прислушался.
— Кажется, вернулась бабка!
— Я ничего такого не слышал.
Он взлетел на форточку.
— Завтра в восемь на том же месте. Прихвати полкило сыра!
— У меня строгий постельный режим, Степа! Мне даже в туалет вставать нельзя. И потом…
Я отвел глаза.
— Честно говоря, я еще не решил: буду продолжать расследование или нет.
Ворон пристально, не мигая, смотрел на меня.
Я осторожно потрогал руками голову и, прикрыв глаза, откинулся на подушку.
Скрипнула дверь. В комнату заглянула бабушка. Решив, что я сплю, она испарилась.
Я взглянул на форточку: пусто.
После школы пришли проведать Федька, Сашка и Колян. Они почему-то решили, что я сломал ногу. Эта нога меня особенно возмутила. Я пытался выяснить, кто пустил слух, но ничего не добился: каждый валил на другого. Когда они отчалили, позвонила Светка. Похоронным тоном она сообщила, что деда завтра выписывают.
Я промямлил:
— Извини, что так и не нашел твою звезду. Не получилось. Я уже наступал этому гаду на пятки, но, видишь, меня вывели из строя!
Она заметила, что с самого начала знала: ничего у меня не выйдет, но молчала.
Повесив трубку, я обнаружил, что испытываю огромное облегчение. Я вдруг до конца понял смысл поговорки «гора свалилась с плеч». Народная мудрость — это вещь! С наслаждением я вперился в свой детектив.
Притащился с тренировки брат. Не глядя на меня, он швырнул в угол сумку и сел за учебники.
Опять поворот не заладился, подумал я. Поворот был у Юрки слабым местом. Когда пловец проходит кусок дистанции и, отталкиваясь от стенки бассейна, поворачивает, теряется куча времени. Брат давно бился над техникой поворота: у него то получалось, то опять заклинивало.
Потом объявился Стас.
Они расставили шахматы.
Я сидел рядом и советовал Юрке, как ходить. Он шуганул меня:
— У тебя с головой и раньше было не очень-то! А теперь… Тебе велели лежать — значит, лежи, следователь несчастный!
Стас вдруг возник:
— Что вы все из него мимозу делаете? Подумаешь, по башке дали!
Он поднял рубашку — на животе был рваный белый рубец.
— Видали?
— Что это? — спросил я.
— Два года назад ножом на катке пырнули. И ничего! А вы тут развели…
Юрка процедил сквозь зубы:
— Ходи, Стас!
Подмораживало. В лужах пробовали свои силы робкие слюдяные льдинки.
Я стоял у ворот парка и старательно озирался: не идет ли кто за мной? Никто не шел. Я прошмыгнул в парк.
Вчера вечером, когда я уже засыпал, опять прорезалась Алябьева. Она выпалила, что звонили из госпиталя: у деда поднялось давление, решено задержать его на два дня.
— Понятно, — кисло пробормотал я.
— Что понятно? — рассердилась она. — У нас на звезду есть еще два дня!
Я промолчал.
— Ты неважно себя чувствуешь, Дима?
— Голова немного болит.
— Может, таблетки какие-нибудь занести?
— Не надо. У меня врачами вся квартира набита.
— Значит, ты понял? Имеется целых два дня! Нужно их полноценно использовать.
— Полноценно — это как? — подколол я ее.
Светка озадаченно молчала.
— Послушай! А почему Сережка Кривулин не ищет тебе эту звезду, а? Он ее проворонил — вот пусть и…
Она тихо проронила:
— А сам ты не догадываешься почему?
И Алябьева повесила трубку.
Я не был уверен, что ворон меня ждет. После вчерашнего Степа запросто мог махнуть на все рукой.
Но он был на месте, нахохлившийся и хмурый.
— Рябины на ветках много! — заискивающе сказал я. — Значит, зима будет холодной.
Степа не отреагировал.
Я развернул пакет с сыром и призывно положил на пенек. Он не шелохнулся.
— Степа! — с жаром проговорил я. — Не бери в голову! Я, конечно, буду стоять до конца. Просто вчера обидно стало: ищем эту дурацкую звезду уже лет сто, а результат: ноль целых, ноль десятых.
Ворон молча слетел к пеньку и стал колошматить сыр. Я понял, что прощен.
Внезапно за моей спиной заржала лошадь. Степа подпрыгнул от испуга, но не улетел. На полянку выехала парочка на чистеньких гнедых лошадках. Он, лет пятнадцати, с цыганскими кудрями, в кожаной безрукавке, и она, в серебряном комбинезоне, тоненькая, как рябина. Влюбленные разговаривали, глядя друг на друга, и не заметили ни меня, ни ворона. Я подумал, что мы со Светкой тоже хорошо смотрелись бы на таких лошадках. Жаль только, нет у меня кожаной безрукавки!
Ворон, заканчивая завтрак, проскрипел:
— Вспомни! Когда ты говорил во дворе с кем-то о звезде, не было ли каких-нибудь странностей? Может, какие-то расспросы? Подозрительные замечания?
Я зажмурился и стал вспоминать.
Подбирая остатки сыра, Степа ожесточенно шуршал на пеньке бумагой.
— Нет, — вздохнул я. — Ничего такого. Чтоб она провалилась, эта звезда! Дрянь бракованная.
Он вдруг замер. Поднял голову. У основания клюва сидела крупная сырная крошка.
— Что ты сказал?
Я пожал плечами.
— Ничего.
Ворон сверлил меня взглядом.
— Повтори то, что ты только что произнес, Дима!
— Я сказал: «проклятая звезда».
— А потом?
