сюда пришла? И здесь она видела перед собой только глаза Володи, слышала его голос: «Вы — нечестная!»
Нет, никогда не смогут они с Володей стать друзьями. Это ей тоже не дано…
В этот же вечер она сказала Всеволоду, что уезжает на Урал. Он не стал ее отговаривать, расспрашивать, видно поняв необходимость такого решения, только попросил:
— Ты, когда устроишься, напиши.
Она не могла бы объяснить, почему назвала именно Урал. Может быть, потому, что он казался ей необыкновенно далеким и молчаливым.
— Напишу.
— Мы с Олей решили осенью пожениться.
— Рада за вас. И очень жалею, что не буду на свадьбе. Очень.
— Ничего, мы как-нибудь к тебе приедем. — Он пытался подбодрить ее, хотя, по совести, ему так не хотелось, чтобы она уезжала.
— Ну, доброй вам жизни. Оля сюда переберется?
— Да. Мы с ней завтра на день к ее родителям поедем, — улыбнулся, — смотрины…
Нет, он не пропадет. Всего за два года работы на комбинате освоил профессию аппаратчика и еще, на всякий случай, приемщика оксидата, конденсаторщика, корректировщика. Сейчас уже твердо решено, что на комбинате будет химический факультет института, и Всеволод собирается поступить туда. Усмехнулась: «Продолжит химическую династию Юрасовых». Нет, он не пропадет.
На следующий вечер, когда брат уехал, пообещав назавтра вернуться, Леокадия одиноко бродила по дому. Позвонить или не позвонить Алексею?
Она представила: Алексей подойдет не сразу… И голос у него будет безразличный, ватный: «Слушаю». — «Алеша, это я. Ты можешь сейчас же прийти ко мне?» И сразу изменится его голос, станет молодым, радостным: «Конечно, могу».
…Леокадия распахнула окно. Запах моря ворвался в комнату. Неистово турчали сверчки.
За что она любит Алешу? За то, что он есть на свете, за то, что он именно такой, а не другой, за то, что любит ее и открыл для нес это великое умение.
Кто знает, быть может, такая любовь приходит к людям раз в сто лет, и она счастлива, что именно ее опалил этот огонь.
В свое чувство она вложила все, что отвела ей природа, все душевные запасы. Больше никто и никогда ей не понадобится…
Леокадия возвратилась к столу, положив руку на телефонную трубку, словно погладила ее. Стоит набрать номер — и он придет — сияющий, взбудораженный, пораженный тем, что она позвала.
Будет сгущаться ночь за окном, будут тикать ходики на кухне, отсчитывая часы их счастья. У них будет одно сердце, одно дыхание…
…По стенам комнаты скользят лучи автомобильных фар. Причудливая игра теней похожа на морской прибой. А из прибоя глядят ненавидящие глаза Володи.
Она сняла руку с телефонной трубки, зажгла свет, достала из ящика отцовского стола лист бумаги. Сверху его рукой была написана неоконченная фраза: «Я хотел бы…» Леокадия взяла другой лист.
«Прости, родной, — написала она, — я не могла поступить иначе. Не ищи меня. Я очень люблю тебя и потому хочу, чтобы ты остался с сыном. Не будет меня, и ты станешь прежним…»
Отбирая нужные бумаги, Леокадия наткнулась на пожелтевший от времени экземпляр университетской многотиражки с заголовком «Тебе, первокурсник!»
Семь лет назад подарил ей этот листок Павлик Громаков. Целую жизнь тому назад.
Леокадия защелкнула замки чемодана, позвонила в диспетчерскую, попросила, чтобы через три часа прислали такси, и пошла прощаться. Собственно, почти никого из друзей в городе не было. Валентина Ивановна с Альзиным уехали в командировку, путешествовали вокруг Европы Лобунцы. Аллочка повезла Стася в областную клинику, а Громаковы поплыли теплоходом в Москву.
Всем им она решила потом написать, а сейчас отправилась в пустынную школу.
С Марией Павловной она договорилась об отъезде еще позавчера. Та, видно, была расстроена этим решением и отпускала ее неохотно.
— Уж не пасквилянта ли Генирозова испугались вы? — допытывалась она. — Так я звонила редактору «Учительской газеты» и внесла ясность.
— Нет, нет, дело совсем не в этом, — заверила она Марию Павловну.
— Вы хоть не забивайтесь очень далеко, — попросила директор. — Место вам у нас всегда найдется.
— Спасибо, я это очень ценю. Я здесь многому научилась.
— Уж и многому! Главное — держитесь ближе к детям.
Да, это она и сама понимает. С детьми не будешь чувствовать себя одинокой. Где-то ждут ее новые Рындины…
…В школьном коридоре она остановилась у макета химического комбината. Внизу макета на полоске ватмана тушью выведено: «Сделали Улыбышев, Пальчикова…» И еще несколько фамилий.
Лиза твердо-натвердо решила стать лаборанткой. Ну что ж, и будет. Сейчас они в лагере… Все же она оставила в их душах какой-то след.
Надо пойти к Вере.
Ирина Михайловна, оказывается, с внуком уехала к сестре, Иришка — к Черному морю, и Вера была одна во всей квартире. Узнав об отъезде подруги, Вера с трудом одержала слезы — теряла и эту опору. Но плакать нельзя, нельзя. Это может обезволить Лешку. Она прижала ее к груди:
— Ничего, Лё. Мы еще будем вместе. Вот посмотришь!
А потом об Иржанове — виновато, будто коря себя:
— Мне кажется, он стал таким, каким я его видела, когда только познакомилась… Сейчас поехал в Кудепсту, поближе к Иришке… И Федя говорил, что неплохой он человек…
Вера словно извинялась в чем-то перед покойным мужем, искала у него поддержки, оправдывалась перед Лешкой.
Леокадия поняла это, погладила прохладную руку Веры.
— Все в жизни гораздо сложнее, чем мы, дурехи, представляли девчонками. И если…
Вера испуганно закрыла ей рот ладонью:
— Молчи, молчи!
Леокадию потянуло к морю. Попрощавшись с Верой, она пошла вниз по широкой лестнице, казалось бы, уходящей в море. Оно было спокойным, ничем не грозило, ни о чем не знало. «Нет, — думала Леокадия, глядя на синюю даль, — что бы ни ждало меня, я верю в жизнь и не боюсь ее…»
Она свернула к заливу, пошла вдоль него. До самого маяка безмятежна синевато-серая гладь.
На берегу островка терпеливо ловила рыбу цапля. Трубно прокричал чибис. Настойчиво перекликались в камышах кулички. Возле зарослей низкой густой куги игриво вскидывались сазаны. Живучий медоносный донник взобрался почти к самому полотну железной дороги, оттуда прощально помахивал белыми и желтыми метелками.
Проворно перебежал дорогу жаворонок с хохолком на головке, скрылся в глубине вязовой рощи.
Ну, хватит. Незачем растравлять себе сердце. Пора на вокзал.
…До отхода электрички оставалось несколько минут. Леокадия открыла окно вагона и, стоя возле него, грустно вглядывалась в крыши домов: вон высится интернат, а за ним — больница. Может быть, как раз в эту минуту Алеша читает ее письмо…
Какой-то шум на перроне привлек ее внимание. Она немного высунула голову из окна и увидела мчавшегося вдоль поезда Рындина. Он тоже увидел ее, замахал рукой, тяжело дыша, остановился внизу, не в силах произнести ни слова. Волосы его взмокли, по щекам текли струи пота.
— Что такое? Я сейчас! — встревоженно крикнула учительница и побегала к выходу.
Соскочив со ступеньки, бросилась к мальчику:
