– Хорошо, значит, два. Целая куча детективов мается от безделья в отсутствие убийств, а вы с Джино сразу двумя занимаетесь? Похоже, кто-то считает их связанными.
Магоцци пожал плечами:
– Совсем тонкая ниточка. Проверяем.
– Насколько тонкая?
Он заерзал в кресле, вдруг почувствовав себя неловко.
– Пока эти сведения не разглашаем.
– Брось, Магоцци. Хочешь, чтоб я их пробила по новой программе? Посмотрела, что выйдет?
– Мы с Джино думаем, стоит попробовать.
– Хорошо. Ты видел, как эта программа работала с «глухарями». Прекрасно знаешь, что в поисках связей анализируются сотни баз данных, и порой дело движется дьявольски медленно. Мне нужны все сведения, какие у вас уже есть, чтобы сузить круг поисков, иначе на работу уйдет несколько дней.
Не то чтобы он не доверял Грейс. Верит ей больше любого на свете после Джино. Черт побери, сидит ведь под деревом с потенциально опасной птицей над головой, правда? Верит, что Грейс Макбрайд выхватит пистолет и пристрелит ее, если та нападет? Но нельзя преступать установленные в управлении правила, а Магоцци, к своему вечному прискорбию, не бунтовщик.
– У меня нет нескольких дней. – Она скрестила руки на груди, раздраженно на него глядя, как всегда, когда он строго придерживается узкой, официально допустимой дорожки. – Послезавтра начинаем грузить в фургон оборудование.
Он закрыл глаза при напоминании о скором отъезде.
– У обоих на предплечье лагерная татуировка. Мори Гилберт сидел в Освенциме, Роза Клебер в Бухенвальде.
Чувствовал на себе ее взгляд в темноте, потом она отвела глаза, долго молчала.
– Может, какое-то жуткое совпадение.
– Возможно, конечно.
– Но ты в это не веришь.
Он вздохнул:
– Говорю тебе, слабая связь. До этого я уже своим умом дошел.
– Никуда не дошел, разве что больше некуда идти. Что думаешь? Убивают евреев или убивают евреев, бывших в лагерях? То или другое?
Так всегда. Говори вслух то, о чем страшно не только сказать, но и думать.
Он подался вперед, обхватив руками колени, крутя в пальцах пустой бокал из-под вина.
– Не хочу думать ни то, ни другое. Хочу, чтоб ты проверила с помощью своей программы, не замешаны ли они в каких-то нехороших делах, что и стало причиной их смерти.
– Картель престарелых наркоторговцев или что-нибудь вроде того?
– Было бы идеально. Кроме того, лагеря не подходят. Другой старик нас сегодня спросил: зачем убивать старых евреев? Они и так скоро умрут.
– Какой ужас.
– Он тоже был в лагере смерти, – пожал плечами Магоцци. – Извини его.
Грейс на минуту затихла, барабаня пальцами по деревянной ручке кресла.
– Не знаю, Магоцци. Из того, что я слышала о Мори Гилберте в новостях, не похоже, что он был причастен к преступной деятельности.
– Ты даже половины не слышала. Мори всю жизнь помогал людям. Все твердят в один голос: святой, герой… Он был хорошим человеком, Грейс.
– Неправдоподобно хорошим?
Магоцци минуту подумал.
– Не думаю. По-моему, действительно хорошим.
– А Роза Клебер?
– Бабушка Клебер печенье пекла, занималась садом, котом, родными, которые ее обожали…
– Значит, тоже не из преступников.
– Заколдованный круг, – вздохнул Магоцци.
Грейс вылила в его бокал последние остатки вина.
– Может, причина не в том, что они что-то сделали. Может, оба очутились в одно время в одном месте, видели что-то или кого-то, чего не следовало.
Он кивнул:
– Мой любимый сценарий, но что тут искать, черт возьми, и с чего начинать?
– Для этого у тебя есть я.
Он смотрел, как она встала с кресла, всплеснувшись в темноте черной изящной волной.
– Не для этого.
Грейс с улыбкой потянулась, задев пальцами ветку магнолии.
Птичка обезумела.
18
Пока Магоцци и Грейс попивали вино под магнолией, Марти Пульман пил виски по более серьезным соображениям. Сидел на кровати в комнате, принадлежавшей Ханне задолго до того, как она стала его женой. С годами эта комната медленно превращалась из дочерней спальни в унылое место, утратившее конкретное предназначение. За письменным столом никто не сидит, никто не спит в постели, в открывшейся дверце платяного шкафа гремят пустые вешалки. И все-таки Ханна присутствует здесь, как повсюду, и все в мире спиртное не смоет ее.
Он сделал долгий глоток из стакана, глядя в темное окно. Всего вторая ночь в этом доме, а кажется, будто прошла сотня лет с той минуты, как сидел в своей ванне с дулом пистолета во рту.
Попросив остаться, Лили не ввела его в заблуждение. Подобная просьба со стороны любой другой женщины, у которой убили мужа после пятидесяти лет совместной жизни, была бы абсолютно понятна. Опустевший дом полон горя, а ему лучше любого другого известно, что одиночество уцелевшего хуже смерти. Только Лили не из-за этого его оставила. Теперь, когда гибель Мори вывела Марти из заточения, собирается за ним присматривать, и оба они это знают. Старая ведьма каким-то образом догадалась, на что он решился. Всегда обо всем догадывалась, кроме одного-единственного раза.
Марти поморщился, снова заслышав пронзительный гул пылесоса. В течение последних четырех часов Лили готовит и наводит в доме порядок перед завтрашними поминками после похорон. Он пытался помочь, чтобы она скорее управилась и легла спать. В какой-то момент они чуть ли не вырывали друг у друга шланг.
– Имей сострадание, Мартин, – бросила Лили в конце концов, после чего он понял, что она сознательно не собирается прекращать работу. У него бутылка, у нее пылесос, и помилуй Бог каждого, кто попробует лишить их утешения.
Марти схватил бутылку, побрел на кухню, прихватил два чистых стакана, вошел в гостиную, по пути выдернув из розетки штепсель.
– Ради бога, сядь, отдохни. Уже почти одиннадцать.
Ждал протестов, колких замечаний по поводу выпивки, но, видимо, силы Лили Гилберт тоже имеют предел. Она устало опустилась на диван рядом с ним, бессознательно глядя в экран телевизора с выключенным звуком. По-прежнему в детском комбинезоне, только седые волосы повязаны синим хлопчатобумажным платком, как обычно во время уборки. Этот платок вечно его приводит в недоумение. Непонятно, то ли она в молодости придерживала платком длинные волосы, то ли приучилась его надевать после того, как лишилась волос. Он старался вообразить ее с длинными волосами, но после четырех порций виски видел лишь старческое личико с увеличенными стеклами очков глазами инопланетянки, на которую дети напялили парик.
– Кажется, в доме прибрано, – объявила она, дав понять, что села вовсе не по приказанию
