Граф побледнел.
— О Боже, — сказал он, потрясенный, — кто это сделал?
— Одна гражданка… там… — начала Мадлен, все еще борясь со слезами. — Она говорила такие ужасные вещи… — Несмотря на присутствие графа, девушка чувствовала себя как никогда одинокой. Ненависть той женщины, потрясшая Мадлен до глубины души, была до сих пор почти физически ощущаема ею. Земля поплыла у нее под ногами.
Граф шагнул к ней, чтобы поддержать, и, очень бережно взяв Мадлен за подбородок, стал разглядывать царапины на ее лице.
— Вам лучше промыть это, — посоветовал он ледяным тоном. — Не думаю, что у этой гражданки чисто под ногтями.
Мадлен кивнула, подавляя нелепое желание прижаться щекой к его ладони. Сейчас ей нужны были забота и поддержка, пусть даже от него.
— Нет ли у вас коньяку? — спросил граф. — Вы бледны как полотно.
Она указала в сторону столика для закусок и присела на кушетку, пока он наливал коньяк. Подойдя к Мадлен, де Ренье буквально втиснул рюмку ей в руку, а затем, опустившись перед ней на колени, снова приподнял ее подбородок.
— Будет больно, — сказал он неожиданно нежным голосом, промакивая кровоточащие царапины своим платком.
Мадлен поморщилась, но не отстранилась. Щеку жгло, будто каленым железом, и она прикусила губу, чтобы удержать слезы.
Сама того, не подозревая, она задела в сердце графа самый потаенный уголок. Никогда в жизни он не испытывал такой настоятельной потребности кого-либо успокоить, приласкать и поддержать. Ему хотелось выбежать на улицу, найти негодяйку, оскорбившую это невинное дитя, и втоптать ее в землю. Любезным тоном он приказал Мадлен выпить коньяк. Она повиновалась. Девушка начинала понимать, хоть и с опозданием, что граф искренне беспокоится о ней.
Когда он сел рядом, Мадлен услышала его протяжный вздох.
— Сегодня я ездил к королю, — сказал после паузы де Ренье. — Получить аудиенцию было нелегко, и нас не оставляли наедине, но я чувствовал себя обязанным заверить Его Величество в своей ему поддержке. Государь спрашивал о моем бретонском друге — разумеется, он имел в виду Филиппа — и был искренне опечален, узнав о его кончине. Я обещал еще раз появиться в Тюильри перед отъездом из Парижа.
— О, вы собрались уезжать? — Мадлен сама удивилась тому, как огорчило ее это известие, и впервые призналась себе, что в последнее время начала во всем полагаться на помощь графа. Его присутствие стало ей просто необходимо. — Мне будет вас не хватать.
— Вы также не можете оставаться в Париже, Мадлен! — решительно заявил он. — Если не хотите ехать в Бретань, позвольте отвезти вас ко мне в Шаторанж. Вы будете там дорогой гостьей. Филипп был бы очень огорчен, узнав, что вы остались здесь одна. Все будет еще гораздо хуже — я уверен в этом. Большинство парижан считают короля предателем, и то же отношение ждет всех заподозренных в сочувствии к нему. Вот почему я не решаюсь долее оставаться здесь.
— Вы считаете, вам грозит опасность? — поинтересовалась Мадлен.
Он пожал плечами.
— Не более чем кому-либо в моем положении, но инстинкт подсказывает мне, что пора уезжать. Помимо прочего, я слишком надолго оставил без присмотра свое поместье. Едемте со мной, Мадлен. Я прошу вас самым настоятельным образом.
Она понимала, сколь трудная жизнь ожидает ее в Париже без графа. Перспектива одиночества пугала.
— Когда вы намеревались уезжать? — спросила она, наконец.
Он мог бы ответить: «Несколько недель назад» — и признаться, что оставался здесь только из-за нее, но благоразумно от этого признания воздержался.
— Через две недели, самое большее через месяц, — сказал он. — Мне бы очень хотелось уехать отсюда до начала осени.
Мадлен выдавила улыбку и с достоинством произнесла, что будет благодарна графу, если он сопроводит ее до своего замка, а оттуда до Бретани — разумеется, при том условии, что он сможет позволить себе такую трату времени…
— Конечно, смогу, — заверил он с таким облегчением, что Мадлен поняла: граф ожидал только ее согласия.
Выходит, Филипп не ошибался в нем, подумала она. Люсьен де Валери показал себя настоящим, верным другом. Хотя сам был чересчур надменен, чересчур отстранен, чересчур резок. Постепенно Мадлен проникалась к нему уважением.
— Я могу быть готова к концу августа, — сказала она.
— Меня это вполне устраивает. Мне еще нужно найти желающего снять мой дом: глупо было бы оставлять его пустым. К счастью, я уже начал поиски, и думаю, что оставшегося времени вполне хватит.
— Надеюсь, ваш арендатор окажется настоящим патриотом, — саркастически заметила Мадлен. — Только в этом случае вы можете не бояться, что дом останется цел.
— Разумеется. — Он улыбнулся широкой, искренней улыбкой, значительно смягчившей суровые черты его лица и оживившей темные глаза.
Ему бы следовало делать это почаще, подумала Мадлен, а потом спохватилась и пожелала обратного: улыбающийся граф становился необычайно привлекательным, а она не хотела воспринимать его с такой точки зрения.
Последующие несколько недель Мадлен была занята сборами в дорогу, решала, какие из вещей следует взять с собой в Бретань, а какие оставить. По просьбе графа к ней пришел господин Леклерк и предложил свои услуги по продаже мебели после ее отъезда. Он уверял, что это не составит ему труда, а вырученные деньги явятся существенной прибавкой к ее наследству. Подготовка к отъезду и улаживание прочих дел оказались менее утомительным мероприятием, чем Мадлен ожидала, и она со всем управилась вовремя.
В первый день сентября Мадлен и граф были готовы к отъезду. Кортеж Люсьена де Валери остановился у дома Мадлен на рассвете. Он состоял из кареты графа и более тяжелого старомодного экипажа, доверху нагруженного вещами, которые он не хотел оставлять на произвол судьбы.
Сам де Ренье сидел верхом на превосходном жеребце, проявлявшем горячий нрав. Благородное животное нетерпеливо косило глазом, пока сундуки Мадлен — два с одеждой и два с прочими вещами — грузились в экипаж. Эту работу осуществляли форейтор и Жан-Поль. Последний помог Мадлен взойти в экипаж и изящно раскланялся с ней. Она была удивлена тем, что он не едет с ними, и решила спросить о причине у графа при первой же возможности.
В этот ранний час улицы были тихи и пустынны, и путешественники продвигались без препятствий. Однако, достигнув городской стены, они увидели у старых ворот солдат. Стража остановила кортеж и придирчиво посмотрела на багаж.
— Проклятые аристократы, — услышала Мадлен слова одного из стражников, — бегут, как крысы с корабля, и увозят с собой свои богатства.
— Я не покидаю страну, — холодно сообщил им граф, не потрудившись спешиться. — Я просто возвращаюсь домой, в Нормандию. Если вам недостаточно моего слова, то у меня есть письмо от господина де Лессэ, подтверждающее это. — (Упомянутое имя принадлежало известному политику.) — Его не порадует известие о том, что вы нас задержали. Он рассчитывает переехать в мой дом, что окажется невозможным, если вы заставите меня вернуться.
Офицер недоверчиво нахмурился.
— Могу я увидеть это письмо, мсье?
Не пытаясь скрыть раздражение, граф подал документ, сопроводив словами.
— Я не обязан предъявлять его. Пока еще нет закона, запрещающего нам выезд из Парижа.
