Было письмо подлинным или нет, Мадлен не знала, но офицера оно, по-видимому, удовлетворило, и их пропустили.
Миновав ворота и лепящиеся к городской стене домишки, они поехали по открытой местности. Мадлен облегченно вздохнула и откинулась на подушки сиденья. Выглянув в окно экипажа, она увидела, как граф пришпорил своего резвого скакуна и галопом послал его вперед. Для человека, который провел значительную часть своей жизни в парижских салонах, граф де Ренье удивительно хорошо держался в седле.
Глава третья
Солнце поднялось выше, предвещая хороший день. Мадлен опустила окно на своей стороне экипажа и полной грудью вдыхала свежий воздух. Она почти уже забыла аромат дикой природы, запах сохнущей травы и листьев, и теперь воспоминания пробуждались в ней, а вместе с ними росло и крепло чувство оптимизма. Жизнь с Филиппом была хороша, но она закончилась. Теперь для нее начинается новый этап, и впервые за многие недели Мадлен посмотрела в будущее с радостью и надеждой.
Она уже написала тетушке и, хотя не знала, дошло письмо или нет, не сомневалась в хорошем приеме. Ферма ее родственников была большой, и дело на ней спорилось. Располагалась она между лесом и рекой, лучшего места для фермы нельзя было и придумать.
Ближе к полудню Мадлен задремала. Разбудила ее начавшаяся тряска — оказалось, экипаж свернул с дороги и начал подниматься на поросший высокой травой пригорок. Вскоре он остановился.
— Почему мы остановились? — спросила Мадлен, когда граф открыл ей дверцу.
Он улыбнулся — той редкой улыбкой, которая вызывала в ней более теплые к нему чувства.
— Я подумал, что вы могли проголодаться.
— И были правы, — призналась она.
— Значит, устраиваем здесь пикник. — Он подал руку, и Мадлен оперлась на нее, выходя из экипажа. Рука была теплой, надежной и при этом странно тревожащей. Мадлен отошла от него так скоро, как позволяла учтивость.
— А тут очаровательно! — воскликнула она, осмотревшись.
Они находились на лесной опушке, с трех сторон окруженной деревьями. Один из форейторов уже стелил одеяло под ближайшим деревом. Мадлен с удовольствием обнаружила бегущий неподалеку чистый ручеек. Со вздохом наслаждения опустилась она на одеяло, и граф подошел, чтобы присоединиться к ней.
Не прошло и минуты, а стеливший одеяло форейтор уже приблизился к ним с большой корзиной еды.
— Можешь идти, ты свободен, — коротко распорядился граф.
Поклонившись, форейтор удалился к своим товарищам, занятым приготовлениями к собственному обеду. Они расположились на почтительном расстоянии ниже по склону. Мадлен подумала, что именно такими, хорошо вышколенными, и должны быть слуги графа.
— Наверное, вам будет не хватать Жан-Поля, — произнесла она.
Граф оторвался от корзины.
— Думаю, да. Особенно его парижского остроумия. — Кажется, он сам был несколько удивлен таким признанием. — Но именно потому, что он парижанин до мозга костей, я даже и не рассчитывал на то, что Жан-Поль последует за мной.
Так вот почему, подумала Мадлен, этот юноша столь уверенно чувствовал себя на неспокойных улицах Парижа.
— Значит, он навсегда оставил службу у вас?
Граф кивнул и, взяв бутылку вина, шагнул к ручью, чтобы опустить ее в воду.
— В наши дни он может сделать гораздо лучшую карьеру. У малого задатки политика.
Мадлен была удивлена непринужденностью такого признания.
— Вас это не бесит?
Он быстро взглянул на нее.
— То, что слуга может сделать политическую карьеру? Несколько месяцев назад взбесило бы, но теперь уже нет. — Он пожал плечами и криво улыбнулся. — За последние месяцы я научился ценить его таланты. Сейчас я гораздо меньше уважаю таких людей, как де Лессэ.
Мадлен повторила за ним:
— Де Лессэ? Не тот ли это республиканец, который арендовал ваш дом?
— Да. Пьер Доминик де Лессэ, в прошлом маркиз де Бофор, — мой, с позволения сказать, приятель. Пьер — один из тех, кто примкнул к Революции. О, он-то, я знаю, подхватил лозунг Свободы, Равенства и Братства лишь для того, чтобы сохранить влияние и власть. Потерял он только титул, но, кажется, не придает этому большого значения. — Граф снова пожал плечами. — Пьер всегда был прагматиком и, может быть даже, его позиция лучше, чем паническое бегство в Англию или Австрию, но все-таки я считаю его изменником…
Сев на одеяло, он достал из корзины аппетитный бутерброд с семгой и предложил Мадлен.
Она с благодарностью взяла бутерброд.
— Не могу осуждать вас за такие чувства… Когда я вспоминаю о том, что случилось с Филиппом…
— Филиппу просто не повезло, — с горечью отозвался граф. — Несмотря на уличные беспорядки, не так уж много наших домов было разграблено. Однако дальше будет гораздо хуже. В любой момент можно ожидать новых вспышек насилия, а закон превратился в плоскую шутку. Сегодня, например. У тех солдат не было никакого права заворачивать нас, ибо на данный момент нет закона, запрещающего эмиграцию, кроме настроения толпы… Было бы неправдой сказать, что я не испытываю облегчения, оказавшись вне стен этого города.
— И я тоже, — призналась Мадлен. — Теперь я чувствую себя как-то свободнее.
Граф проникновенно посмотрел на нее.
— Я вас понимаю. Нам обоим следовало уехать раньше…
— Почему же вы этого не сделали? — спросила Мадлен, откусывая от бутерброда.
Де Ренье мог бы рассказать ей о своем обещании Филиппу не уезжать без нее, но что-то его удерживало, и поэтому он сделал вид, что не расслышал вопроса. Граф повернулся к корзине и стал доставать оттуда серебряную посуду, накрытую накрахмаленными салфетками.
— Надеюсь, вы простите мне столь скромный обед, — сказал он, протягивая ей тарелку и завернутые в белоснежную салфетку столовые приборы.
Мадлен окинула взором заставленное снедью одеяло и подумала, что их представления о «скромном обеде» явно не совпадают.
— Помилуйте, да здесь больше, чем мы сможем съесть! — воскликнула она.
— А я представления не имел, что вы любите, поэтому и задал работу моему повару.
И теперь им придется выбрасывать еду?.. Мадлен даже плохо стало… Разве не голод вызвал беспорядки в Париже? Ей было девять лет, когда Филипп взял ее на свое попечение, и она прекрасно помнила, что такое голод. Мадлен мысленно ругала графа за расточительство — и даже не поблагодарила его, когда он принес охлажденное вино и наполнил ей бокал.
— Не понимаю, чем я обидел вас на этот раз, — произнес он с мягким укором. — Вам не нравятся кушанья?
Мадлен решила объясниться с ним.
— Да нет, все просто изумительно, — заверила она. — Однако дело в том, что нам, похоже, придется много выбросить, а… — она замялась, но все же заставила себя договорить, — другие в это время голодают!
— Мадлен, надеюсь, вы не склоняетесь к якобинцам?
Он смеется над ней? Мадлен посмотрела на графа — на его красиво очерченных губах не было и тени улыбки, поблескивали лишь глаза.
