— Но я не буду сдерживать тебя, — продолжил он. — Если ты захочешь причинить мне боль, я заслужил это.
Он отпустил её руки. Его тепло ушло вместе с этим, и их снова разделила ночь, еще более холодная, чем прежде.
Спрятав свои хамсазы в кулаки, Кару отпрянула назад, едва осознавая, что она всё еще парит.
Ну и ну! Что это было?
Отдаленно, она осознала, что парит на виду столпившейся массы людей, и все большее количество зевак пребывало целыми группами, как будто туристический маршрут по Карлова отклонился в этом направлении. Она чувствовала их изумление, видела вспышки камер, слышала крики. Но все это приглушалось, приглушалось, приглушалось, словно происходило на экране, и казалось менее реальным, чем момент, который она переживала.
Она была в начале чего-то неописуемого. Когда серафим держал ее руки в своих, а потом отпустил, это было как будто ее пустота заполнилась, а она не поняла этого, пока он не убрал руки и пустота вновь ворвалась в нее. Сейчас этот вакуум пульсировал внутри Кару, холодный и болезненный. И отчаявшаяся часть нее готова была броситься вперед и вновь схватить его руки. Обеспокоившись странным импульсом, возникшим в ней, она заставила себя сопротивляться ему. Это было похоже на борьбу с течением, и в самой борьбе присутствовал тот же неуемный страх потерять самообладание, быть затянутым глубоко на дно.
Кару запаниковала.
И когда ей показалось, что ангел двинулся по направлению к ней, она выбросила вверх между ними руки, обе сразу, так близко. Его глаза расширились и он словно спотыкнулся в воздухе, потеряв свою безупречную грацию. У Кару перехватило дыхание. Он попытался удержаться за подоконник четвертого этажа, но ему этого не удалось.
Его глаза закатились и он начал падать, пролетев несколько метров вниз, сыпля искрами.
Он что? Потерял сознание?
— Ты как? В порядке? — У Кару сжалось горло.
Нет, он не был в порядке. Он падал.
Акива смутно осознал, что он больше не в воздухе. Под ним голые камни. Урывками он видел мелькавшие то и дело лица. Сознание воспринимало происходящие вспышками. Вокруг какие-то голоса, говорившие на языках, неизвестных ему, и в самом центре всего этого — синее пятно. Значит, Кару здесь.
В ушах нарастал рев, и Акива заставил себя сесть прямо. Рев оказался… аплодисментами.
Кару стояла к нему спиной, склонившись в театральном реверансе. Плавным движением руки она вытащила нож, застрявший между булыжниками, и запихнула себе в ботинок. Она глянула на Акиву через плечо, и, как ему показалось, испытала облегчение, увидев, что он в сознании. А затем сделала шаг назад и… взяла его за руку. Очень бережно, одними лишь пальцами, чтобы её метки не обожгли его. Она помогла ему встать и, понизив голос, сказала на ухо:
— Поклонись.
— Что?
— Просто поклонись, ладно? Пусть думают, что это представление. Так будет проще всего. Давай уже свалим отсюда, пусть гадают как нам это удалось.
Он кое-как поклонился, вызвав новый шквал аплодисментов.
— Сможешь идти? — Спросила Кару.
Он кивнул.
Однако уйти было не так-то просто. Люди преграждали им дорогу, желая поговорить. Кару что-то коротко отвечала, он же не знал что говорить, не понимал языка. Зрители трепетали от восторга, за исключением одного парня в высоком цилиндре, который мрачно сверлил глазами Акиву и попытался схватить за локоть Кару. Этот собственнический жест пробудил в Акиве былую ярость, и ему захотелось отбросить этого человечишку в стену. Но Кару не нуждалась в его вмешательстве. Она оттолкнула парня в сторону и повела Акиву сквозь толпу. Её пальцы были всё еще переплетены с его (они были прохладными и маленькими), и к его немалому огорчению, когда они завернули за угол и вышли на базарную площадь с опустевшими прилавками, она отстранилась.
— Ты как? — Снова спросила она, создавая дистанцию между ними.
Он оперся о стену в тени под навесом.
— Не то чтобы я всего этого не заслужил, — вымолвил он. — Но такое чувство, будто целое войско маршем прошло по мне.
Она нервно заходила взад-вперед, энергия беспокойства отчетливо вибрировала в ней.
— Разгат передал, что ты искал меня. Зачем?
— Разгат? — Недоуменно переспросил Акива. — Но я думал, что он…
— Мертв? Нет, он выжил. В отличие от Айзиля.
Акива уставился в землю:
— Я и представить себе не мог, что он спрыгнет.
— Что ж, а он вот спрыгнул. Но ты не ответил. Зачем тебе понадобилось искать меня?
И опять та же беспомощность. Он ухватился за то, что звучало как логичное объяснение.
— Я не понял, кто ты была такая. Кем ты являешься — человек с метками дьявольских глаз.
Кару взглянула на свои ладони, затем перевела взгляд на него, на её лице читалась смятение и незащищенность.
— Зачем им понадобилось… ставить их мне? Из-за таких, как ты?
Он нахмурился. 'Неужели она ничего не знает?'
Татуировки в виде глаз были ярким примером дьявольщины Бримстоуна. Магический удар ладонями с таким рисунком был подобен стене ветра, который приносил головокружительную тошноту и слабость. Акива был подготовлен противостоять этому (как и все серафимы-воины), но не долго. Если бы Акива сражался в бою, первое, чтобы он сделал — отсек бы руки своего врага, прежде чем тот успел бы сконцентрировать всю свою дьявольскую энергию и направить против него. Но Кару… последнее, чего бы ему хотелось, это снова причинить ей боль. Поэтому он терпел до конца.
Теперь даже больше, чем когда либо, она казалась ему поразительно похожей на фею из сказки — которую постоянно стремятся найти, с поволокой в глазах и жалящая, как скорпион. Ожог от её прикосновения саднил так, будто ему на шею выплеснули кислоту, сопровождаемые тошнотой от её неустанных нападений. Он чувствовал себя измотанным и боялся, что снова упадет в обморок.
— Это метки ревенентов. Ты должна это знать.
— Ревенентов?
Он изучающе посмотрел на неё. — Ты и вправду не знаешь?
— Не знаю чего? Кто такое ревенент? Призрак?
— Это воин химер, — ответил Акива, что было лишь частью правды. — Хамзасы предназначаются им. — Помолчав, он добавил. — Только им.
Кару крепко сжала кулаки:
— Очевидно не только.
Он не ответил.
Все, что было между ними, все, чем был наполнен воздух, когда они встретились над крышами домов. Находиться подле нее было все равно что балансировать на краю пропасти, стараясь удержаться, когда ноги готовы сорваться, и ты спиралью унесешься туда, откуда уже нет возврата, только удар. Только этот удар был таким желанным для него, сладкое, манящее столкновение.
Ему уже доводилось чувствовать это раньше. И он никогда больше не хотел испытать это вновь. Это могло бы лишь приглушить память о Мадригал. Уже приглушило — он не мог вспомнить ее лицо. Это было словно попытка напеть в голове мелодию, пока звучит другая. Все, что он видел, это лицо Кару: сияющие глаза, округлость губ, в задумчивости сжатых.
Он отключил эмоции, и никогда уже не должен был почувствовать вновь это смятение, настойчивое беспокойство, этот шум в голове. А главное — надежду. Совсем робкую надежду, центром которой была Кару.
