«Господи, как я хочу жить!»
Глеб не надеялся, что сможет заснуть. Так и вышло. От усталости и высокой температуры мысли путались, не позволяя ни на чем сосредоточиться. Утром он полчаса рылся в аптечке, но так и не нашел то, что искал. Да и сам толком не знал, что ему нужно. Заметив краем глаза дядю, вышедшего в гостиную, он быстро убрал ее на место, словно копание в лекарствах было чем-то непристойным.
В течение дня стало хуже: Глеб призраком бродил по второму этажу, так толком и не поел. Вместо этого он пил как лошадь и обмотал горло шерстяным шарфом.
Когда на поле опустились сумерки, Глеб сел на кровати и стал ждать.
Они появились около часа ночи. Их было двое — невообразимые темные твари, похожие на змей или китайских драконов. Они возникли около противоположной стены и, сверкая глазами, быстро заскользили по полу по направлению к кровати. Все произошло почти мгновенно. Глеб не успел даже вскрикнуть, как они оказались прямо перед ним и, словно по команде, впились в его босые ступни. Он закричал. Вопль родился внутри грудной клетки, вырос, словно мыльный пузырь, но так и не вырвался наружу. Глеб орал, но голоса своего не слышал. Страшная боль в том месте, куда вцепились твари, заставила его позабыть обо всем — о болезни, Аленке, о жуткой братской могиле — он задергал ногами, пытаясь стряхнуть с себя чудовищ. Голова Глеба задралась, и он увидел, как на потолке, почти в центре его, появилось и стало быстро расти темное пятно. Оно издавало громкое свистящее шипение.
Появление нового монстра спугнуло первых двух. Едва заслышав угрожающий звук, они отпустили Глеба и так же быстро и тихо, как появились, исчезли.
Между тем, пятно на потолке прекратило расширяться и стало вспучиваться, наливаясь большим блестящим, похожим на нефтяную пленку, пузырем. С его глянцевой поверхности вниз вывалилось множество длинных тонких отростков, как у исполинской медузы. Они стали извиваться, вытягиваясь к Глебу. Одно из них коснулось голой кожи ноги и обожгло ее, словно раскаленное железо. Он отдернул ногу и снова закричал, но опять не услышал своего голоса. И тут же новая темная нить хлестнула его по лицу. В голове возникла картинка: лес, бесконечный огромный лес, покуда хватает глаз, а потом лица — человеческие лица, их были сотни, тысячи. Они сменялись с тошнотворной скоростью — молодые, старые, женские, мужские. Кожа на голове онемела, сделалась холодной и мертвой, как пластик. Глеб почувствовал, что теряет сознание. Он схватил одеяло и натянул на себя, словно щит. В ту же секунду в него что-то стукнулось, но толстая ткань защитила.
Глеб заплакал. Ему очень не хотелось умирать. Ужасно, просто немыслимо сильно ему хотелось жить, несмотря ни на что. Пусть даже весь мир вокруг превращается в ад, но ему не хотелось умирать.
Очередное щупальце обвилось вокруг одеяла и рывком сдернуло его на пол. Глеб увидел, как существо на потолке, все еще шипя, как рассерженная кошка, раскачивается из стороны в сторону и одновременно подается вниз, вытягиваясь, словно капля. Отростки сделались толще и длиннее. Они качнулись назад, набирая скорость. Глеб зажмурился.
Но удара не последовало.
— Пошла вон! — раздался сердитый голос. — Вон говорю, негодная!
Титовка просыпалась рано. Солнце еще только взошло, погасли уличные фонари, а участки за низкими деревянными заборами уже наполнились жизнью и звуками. Лаяли собаки, кто-то крикнул и ему отозвались с другой стороны поселка, затарахтел автомобильный двигатель. В течение часа жизнь постепенно набирала обороты, разгонялась, стряхивая ночное оцепенение, и оно летело прочь каплями холодной блестящей росы.
Владимир Алексеевич Сытин, отец семейства и потомственный дачник, расположился на террасе в плетеном кресле с газетой в одной руке и чашкой кофе в другой. На журнальном столике возле него стояла вазочка с печеньем, откуда он брал по кусочку и, не глядя, отправлял в рот. Его жена сидела по другую сторону стола, жмурясь на яркое утреннее солнце, и пила чай с вареньем. Где-то закричал петух, с крыши пристройки сиганула в траву большая рыжая кошка.
Владимир Алексеевич перевернул страницу.
— Заговор спецслужб, — произнес он. — Что за поганая страна.
Жена не удостоила его ответом. Над вазочкой, тихо жужжа, пролетела муха. Она сделала пару кругов, а потом приземлилась на печенье и стала деловито ползать по нему, подрагивая крыльями. Владимир Алексеевич хмыкнул, отпил кофе и потянулся к вазочке. Муха взвилась в воздух крошечной темной точкой и исчезла в ветвях яблони. Сытин взял печенье, поднес ко рту…
— Черт те что!
… и откусил.
Вчерашний день дался Насте тяжело. Мать не отходила от нее ни на шаг, и не было никакой возможности узнать, как дела у Анны и Федора. Эта неопределенность заставляла девушку нервничать и злиться: она огрызалась, все валилось из рук. Вечером, когда мать разговаривала с вернувшимся со службы отцом, Настя проскользнула к себе и набрала номер знахарки. Довольно долго она слышала лишь длинные гудки, а потом связь отключилась, оставив ее удивленной и испуганной. Повторные вызовы привели к тому же результату: к телефону никто не подошел.
Ночью Настя долго не могла уснуть. Пару часов она беспокойно ворочалась в кровати, а в голову лезли мысли одна страшнее другой. Наконец, она заснула, и во сны к ней явились кошмары.
За завтраком девушка сидела молча. Она не умывалась, спутанные волосы падали на лицо, закрывая его, словно ширма. Родители тоже молчали. Из открытого окна доносился радостный гомон воробьев. Пахло хлебом.
— Ты сегодня в библиотеке? — спросил отец, намазывая масло.
— Да.
— Я тебя подвезу.
— Сама дойду.
Мать посмотрела на мужа.
— Я ее провожу. Мне по пути.
— Зачем?
— Затем.
Настя хотела возразить, даже отложила свой творог и открыла рот, но сказать было нечего. Говорить было бесполезно. Она представила себе, как идет по поселку под конвоем матери, и поморщилась.
«О Господи! Второй день — я с ума сойду!»
Она промолчала.
«Всегда можно что-то придумать».
— Ладно.
Она наклонилась над чашкой и шумно отхлебнула горячий чай.
Глеб прижался к спинке кровати и, часто моргая от стекающего в глаза пота, смотрел на незнакомца. Это был человек. Никаких сомнений. Непонятно, как он проник в запертый дом и с какими намерениями, но он угомонил тварь, а это уже было хорошо. Его скрывала густая тень, и Глеб не мог как следует рассмотреть своего гостя. Словно почувствовав это, пришелец выступил вперед и оказался в конусе рассеянного лунного света. Это был мужчина, невысокого роста, коренастый с широким, морщинистым, бородатым лицом. Темные глаза казались двумя дырами на бледной коже. Он сел на стул и уставился на Глеба.
— Ну что, парень, плохо тебе?
Повисла тишина, сквозь которую стало слышно поскрипывание досок: мужик постоянно переставлял ноги и похлопывал себя по коленям.
— Вы кто?
— Степан.
— Вы взломщик?
Незнакомец хохотнул, дернув бородой. В этот момент снизу раздался сдавленный крик, Глеб вздрогнул. Очень болели ноги, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание.
— Твоя сестра, — сказал Степан. — Безвинное дитя. Я хочу тебе кое-что рассказать, парень. Я хочу помочь тебе.
Аленка металась в кровати; слезы текли из закрытых глаз, влажными дорожками сверкая на чумазых щеках. Ее волосы взметнулись вверх и стали дыбом, образовав подобие черного нимба вокруг головы. Одновременно с этим ее тело выгнулось, одеяло скользнуло вниз, и она заскулила, словно маленькая собачонка, плотно сжимая зубы.
Но не проснулась.
Никто не проснулся.
Мышцы на руках и ногах девочки быстро вибрировали, напрягаясь и расслабляясь вновь. Из носа потекла тоненькая струйка крови. Аленка снова заскулила, потом взвизгнула и затихла. Волосы снова упали на подушку.
Ее отец громко всхрапнул, и снова стало тихо.
Степан облокотился на спинку стула.
— Подменыши, — сказал он. — Знаешь, что это такое?
Глеб кивнул.
— Она не сестра тебе.
— Аленка?
— Да. Она — враг. Враг рода человеческого.
Мужик поскреб бороду и, не дождавшись ответа, продолжил.
— Дьявол живет в этом лесу. Вот так парень. Эти деревья крученые — дорожка, по которой он ходит. Я точно знаю. Да! И открываются они легко — слишком легко… Я вот тоже терзался, не изувер же. Веру потерял, а ему того только и надо. Жаль было до слез. Безвинное дите. Родное. Понимаешь?
Он посмотрел на Глеба, а потом отвернулся.
— Да куда тебе понять-то? Малый еще. Но ты запомни, что я тебе скажу! На всю жизнь, сколько бы не осталось — запомни! Зло носит личину невинности. Не придет черт с рогами и копытами — нет. Он придет малым ребенком и будет смотреть на тебя доверчивыми, детскими глазами!
Степан всхлипнул, неожиданно громко и несколько минут молчал. Внезапно Глеб почувствовал, что боль прошла — ног он больше не ощущал. Ему вдруг стало тепло и хорошо. Уютно.
— Искушение. Да. Кто же дитя обидит? А пока мы на жопе сидим, жалеем, делаются позорные дела, такие, что и подумать противно. Ты верь мне, парень — я знаю! Думаешь там
