лес за окном? Нет. Не лес. Там змеиное гнездо. Топь! И пока живо наше дитя, враг становится сильнее. Очень скоро станет поздно, помяни мое слово! Я сына ради этого положил! Понимаешь ты? Сына родного! Проклятье принял. И живу теперь с этим чудищем бок о бок. А для чего? Чтобы не повторилось больше! Я не успел — другие успеют.
Степан ткнул пальцем в направлении Глеба.
— Ты успеешь!
Я бы и сам все свершил, да не могу. Я с этим проклятым повязан. Пока он спит, и у меня сил немного. Есть одна минутка — короткий миг, когда враг просыпается. Вот тогда надо бить! В самый источник его ударить, и не бояться крови. Даром что ребенок — нельзя на это глядеть, нельзя! Я ведь в тот момент, на поляне, мог бы… Ты был в моей власти, и руку уже занес… Да пожалел я. Опять пожалел. А потом туманом он меня своим дьявольским обложил, да так что и не прорваться было. Видно, в этом мое проклятие. Скольких уже я на свою совесть взял, скольких возьму. Тяжело это, парень. Но вот заново кошмар этот не допущу. И ты, — он снова вытянул палец, — рукой будешь карающей!
Наступила тишина. Слышно было только шумное дыхание Глеба.
— Почто молчишь? Или язык проглотил?
— Я… не понимаю ничего.
— Тогда я проще скажу. Девочка ваша — порченая. Пропала она, и ее уже не воротить. Если оставить ей жизнь — ад поднимется из-под земли! Враг сосет ее, набирается сил. Но еще есть время его остановить. А потом поздно будет. Душа ребенка истощена, скоро он высосет ее, и тогда конец. Ребенка убить надо! Это богоугодное дело!
— Убить?
Глеб говорил шепотом. Ему начало казаться, что все это — твари в темноте, этот мужик — все — просто галлюцинация. Что он болен. Очень серьезно болен.
— Это бред.
— Не веришь мне?
— Я ничему не верю.
— Ты кресты нашел. Хочешь знать, зачем они?
Глеб кивнул.
— Было уже здесь такое. Ребенок привел беду. Мальчик… Мы защититься хотели, хотели ребенка сберечь. Да не смогли. Все повымерли, до единого. И опять будет так же. Только хуже, потому что рассержен черт. Думаешь, это ты в лес пошел? Врешь парень — он тебя повел. А ты, как баран под мясницкий нож.
— Она моя сестра.
— Нет! Нет у тебя больше сестры. То, что живет с вами — кукла. Она только пища и тропа, в ней больше нет ничего святого. Она просто вещь, без души и сердца. Ей сохранили облик, чтобы вы тронуть не смели, но под лицом этим пустота. Зло. Ты можешь убить ее или дать ей убить других. Вот и весь твой выбор. А ее уже не спасешь. Нет ее больше.
— Ты кто такой? Почему тебя эти гады слушаются?
— Я твой друг. Понял? Акромя меня, больше друзей у тебя нет. Меня Господь здесь оставил, для помощи. В этом мой крест. Я помогу тебе. Только и ты сам себе помоги. Я знаю, что тяжело тебе, знаю, что искушаем ты. Но нет другой дороги.
Неожиданно Глеб почувствовал, будто чья-то рука опустилась ему на плечи. Невидимая и непреодолимая сила потянула его вниз, заставляя лечь. Веки сделались тяжелыми, ему очень захотелось спать. Подбородок опустился на грудь.
— Спи. Можно теперь. Я присмотрю. И хворь твою сниму. Ты об этом теперь не думай — о другом размышляй.
Глеб закрыл глаза.
— И еще тебе скажу напоследок. Жалость — твой враг и его оружие. Поддашься ей и пропадешь. У тебя больше нет сестры. Запомни это. Прибрал он ее. Так не дай забрать прочих.
Анна положила трубку и немного посидела рядом с телефоном, чтобы успокоиться и уложить в голове разговор. Как она и предполагала, разговор с СЭС не дал никаких результатов. История о мухах не произвела на них впечатления, девушка на другом конце провода сообщила знахарке, что для леса это вполне нормальное явление. Что же касается заболевшего, то с этим нужно обращаться в поликлинику, а не к ним. Анна не хотела сдаваться — она стала убеждать, рассказывать о своих подозрениях, постепенно все больше возбуждаясь и, наконец, потребовала, чтобы на ферму прислали людей с оборудованием и в защитных костюмах. Непременно в костюмах. Ее не потрудились дослушать до конца, и короткие гудки оборвали излияния Анны на полуслове. Она осталась сидеть, как оплеванная, чувствуя себя полной идиоткой. А в груди змеей извивался страх.
«Беспомощны. Мы беспомощны»
И еще кое-что усугубляло ее страхи: знахарка ощущала изменения, будто что-то проникло в нее там, в лесу и медленно разворачивалось внутри. Она чувствовала угрозу. До сих пор себя и свой дар она воспринимала как целостное нечто, пусть необъяснимое, но привычное и послушное. Это было, словно комната, в которой Анна знала каждый угол, каждую трещинку на стене. А теперь в этой комнате поселились тени. И они пугали ее.
— Так я и думал, — сказал Федор, выслушав отчет о звонке. — Я бы и сам тебе не поверил.
— Получается, больше делать нечего…
Журналист подтянул одеяло повыше.
— Сваливать отсюда надо, пока не поздно. Ничего мы не сделаем.
В этот момент Анна наконец поняла — поняла окончательно, что Федор не такой, каким она его себе представляла. Каким рисовала в памяти и воображении. Он вовсе не герой и не защитник. В сущности, его даже нельзя было назвать приятным человеком. Все в нем оказалось как-то плохо и скользко. Теперь он выглядел совершенно чужим и каким-то неуместным в этой кровати. Анна почувствовала смущение и злобу, сидя рядом с ним. Силы покинули ее, и она просто молчала, глядя на угол подушки.
— Что молчишь?
— А что говорить?
— Хочешь остаться? Хочешь разыгрывать героиню?
— Ничего я не хочу.
Анна встала, и Федор тоже откинул одеяло и сел на кровати. Он покачнулся и прижал ладонь ко лбу.
— Ого!
— Ложись! Тебе лежать надо.
— Какое лежать?!
— Ты на себя погляди. На ногах ведь не стоишь!
Федор посмотрел на нее. В его взгляде читались тоска и раздражение. Он снова лег и натянул одеяло.
— Засада. Нахрен я сюда поперся, идиот.
Анна отвернулась и пошла к двери.
— Ты куда?
— В аптеку. Надо купить лекарства.
— Пива купи.
Настя шла молча, глядя себе под ноги. Мать тоже молчала. Полоса отчужденности, возникшая между ними вчера, еще больше расширилась, постепенно превращаясь в непреодолимую пропасть. Девушка замкнулась в себе, словно выстроила глухую стену, сквозь которую, впервые за всю ее жизнь, нельзя было пробиться.
«Она взрослеет. Наверное, именно так они перестают быть детьми».
Они шли рядом, терзаясь каждая своими мыслями, разделенные и одновременно объединенные неизвестностью.
«А может, она беременна? Господи, только не это! От кого?»
Лиза стала перебирать в уме всех ухажеров дочери, благо их было не так много. Мимо ее лица, буквально в паре сантиметров, темной стрелой пронеслась птица и улетела в яркое синее небо. Но женщина даже не вздрогнула. Даже не заметила ее, полностью погрузившись в себя.
«Сказать ей?»
Настя мучалась этим вопросом с самого утра, но все не могла найти ответ. Ее смущало то, что ей, скорее всего, не поверят. Решат, что она врет, и начнут докапываться: почему она врет. Это было самое противное — сказать правду, заранее зная, что не поверят.
«Подумают черт-те что»
Это было самое противное.
Мимо ее лица пронеслась ворона, и Настя отпрянула назад, провожая ее испуганным взглядом. В этой темной птице, устремившейся в ясное утреннее небо, она усмотрела предвестника беды.
Они уже миновали детскую площадку и повернули к библиотеке, когда с боковой улицы им навстречу вышла знахарка. Настя остановилась, и Анна, заметив ее, тоже встала на месте. Девушке показалось, что та выглядит неважно: Анна казалась бледной; черная кофта, несмотря на теплую погоду, была застегнута на все пуговицы; волосы растрепались и, выбившись из пучка на затылке, развивались на слабом ветру космами, словно щупальца осьминога. Сердце у Насти вдруг заколотилось, как бешеное. Она сделала шаг вперед.
— Настя…, - начала мать, но знахарка перебила ее.
— Стой! Не подходи!
Она вытянула перед собой руки, словно собиралась оттолкнуть.
Девушка остановилась.
— Не подходи, — повторила Анна.
Настя заметила, что на улице, помимо них, есть еще несколько человек. Все остановились. Смотрели на них. Ждали. Она почувствовала, как мать схватила ее за руку. Кожа у нее была холодной и сухой, как камень.
Настя шагнула вперед и почувствовала, как ее потянули обратно. Она резко обернулась, увидев прямо перед собой испуганное лицо матери.
— Пусти!
— Нет! Ты никуда не пойдешь!
Подошло еще несколько человек. Они стояли тихо, как зрители в театре.
— Отпусти.
— Нет!
Неожиданно нахлынула волна ярости, и Настя стала отдирать пальцы матери от своего запястья. Та постаралась сжать сильнее, но девушка резко дернула рукой вниз и
