— Будут ли нас чествовать в Риме и при королевских дворах Европы как мучеников и поборников Христа? Или же подвергнут нашу борьбу осмеянию?
— Превыше всего похвала Господа.
Лакруа, откинувшись на спину, прикрыл здоровый глаз. На груди сквозь одежду проступало пятно крови. Дыхание рыцаря было неглубоким, по-видимому, каждый вдох доставлял ему невыразимые муки.
— Желаешь травяного отвара, брат, или вина?
— Побыть с тобой и помолиться, Жан Паризо.
Повернувшись к Ла Валетту, Лакруа предложил ему кубок:
— Выпей, это придаст сил.
Ла Валетт принял угощение.
— Мне пора возвращаться на стены.
— Я готов ползти за тобой.
— Нет, брат, ты должен отдохнуть.
— Мы разгромим еретика-султана. Какое же это благо, брат, быть рыцарем и оказаться там, где творят историю!
— Для меня честь быть и оставаться твоим великим магистром.
— Брат мой.
Рыцарь Большого Креста, приоткрыв глаз, сжал в своей руке ладонь друга.
Когда Мария с почерневшим от копоти лицом в изорванной одежде увидела их, оба предавались безмолвной молитве.
— Ваша светлость.
— Леди Мария.
Ла Валетт приподнялся приветствовать женщину.
— Вижу, вы побывали в самом пекле.
— Его не избежать, сир. Как не избежать и тяжкой доли гонца, несущего худые вести.
— Что может быть хуже победы турок?
— Ваш племянник Анри, сир.
Племянник Анри. Магистр надеялся, что никогда не услышит подобных вестей, которые заставят его шатающейся походкой поспешить к Монастырской церкви. Он должен увидеть все собственными глазами. Непродолжительный путь, освещенный сполохами войны, заставил гроссмейстера испытать одиночество человека, наделенного властью, которое обратилось горем утраты.
Подле алтаря его дожидался Кристиан Гарди. Тело Анри покоилось на высоких носилках.
Великий магистр склонил голову:
— Так, значит, это правда.
— Я не стал бы тревожить вас под ложным предлогом, сир.
— Гибель его была достойной?
— Достойной чести ордена и вашего благородного имени, сир.
— Тогда нет причин для скорби и стенаний.
— Для скорби всегда есть причина, сир. Я любил его как брата.
— Я — как сына. Он благословлен пред очами Божьими и отправляется в иной и лучший мир.
— Солдатское ремесло — мое призвание, сир. Но Анри всегда привлекали более мирные и добрые занятия. Он не заслужил гибели.
Ла Валетт воздел взор к потолку, где висели захваченные турецкие знамена.
— Взгляни, что мы добыли у нечестивых.
— Вспомните, скольких они отняли у нас.
— Это была героическая гибель достойнейшего из рыцарей. Мой племянник не пожелал бы иной для себя.
— Оставшиеся не пожелали бы для него иной.
— Вы сделали все, чтобы уберечь его, месье Гарди. Вы доблестно сражались в Сент-Эльмо, принесли избавление Биргу, помогли спасти Мдину, предупредили меня об отравителе. Я бесконечно вам признателен.
— Ваша светлость!..
Гарди низко поклонился великому магистру.
Оба стояли над телом Анри, почтенный старец и молодой человек, отдавая последние почести павшему, размышляя о собственной бренности. Познавшие ужасы войны не нуждались в словах, меж ними протянулась незримая нить понимания и сдерживаемой скорби.
— Вы и слезы не пролили, сир.
— Я не вправе оплакивать Анри более остальных, кто пал ради нас. Все они — сыновья света, все овеянные славой мученики, принесшие себя в жертву.
— Если удастся прорваться, нас ждут еще большие жертвы.
— Разве это жертвы, месье Гарди? Островок, клочок выжженной солнцем земли, несколько тысяч живущих на нем, сотворенных из плоти и крови? И каковы будут плоды нашей победы? Мы в одиночку встали на пути у Сатаны и губительного царства его приспешников. Мы вернули христианству честь и достоинство, силу низвергнуть язычников в бездну.
— В память об Анри я готов так же поступить и с осадной башней язычников.
— Подумать только, бродячий авантюрист, выброшенный на берег, стал нашим лучшим воином… Я верю в вас, месье Гарди.
— Я притащу этого монстра к бастиону.
Помощники англичанина поработали на славу. Наверху враг продолжал свой исход из ворот осадной башни. Выбравшись наружу, часть сарацин тотчас подавалась назад под натиском защитников, другие прорывались и вступали в схватку с христианами. Но у подножия Кастильского бастиона, скрывшись внутри стен, подручные Кристиана трудились, истекая потом. Еще один рычаг удалось передвинуть. Камень подался.
— Кристиан, мы вот-вот выберемся.
— Готовьте пушку, заряжайте картечью.
Это был его излюбленный способ сражаться: с максимальной выгодой применить против врага примитивнейший прием. Подход настоящего пирата. Пара поворотов лебедки, канат натягивается как струна, и последняя глыба известняка вываливается.
— Выкатить орудие! Огонь!
Гарди заставил турок припасть к земле. Пушка злобно грянула в образовавшийся узкий пролом. Откатившееся орудие перезарядили, подтянули к бойнице и выстрелили. Дым и пламя заполнили помещение. Не обращая внимания ни на что вокруг, Гарди вместе со своими людьми неустанно трудился. Они не расслышали, как металл пробил стенку осадного орудия, не увидели огромной дыры, не услышали диких воплей имамов, янычар, дервишей, когда башня покачнулась. Еще выстрел, еще взрыв, с хрустом переламываются балки, не выдерживают и валятся подпорные бревна. Остальное довершило земное притяжение. Перекосившись, огромная осадная башня осела и со страшным грохотом рухнула.
— Прикончим зверя.
Отряд Гарди последовал его команде — зарядив пушку крупной картечью, они пальнули прямо в черное месиво дымящихся обломков, под которыми навеки были погребены остатки османского войска.
В Монастырской церкви великий магистр продолжал нести бессменную вахту у тела погибшего племянника. На лице молодого человека застыло выражение умиротворенности, он был далек от ужасов войны, бушевавшей за стеной. Всюду сражались не на жизнь, а на смерть. От осады невозможно было скрыться, она подчиняла себе все — чувства, мысли, поступки. Близился рассвет. И с его приходом вновь придется атаковать, вновь балансировать на краю гибели. Ла Валетт шевельнулся. Боль пронзила тело, казалось, она ударила изнутри. Плоть горела огнем. Вцепившись в живот, магистр попытался вскрикнуть. Но не сумел. И пажи не примчались на помощь. Он стал захлебываться густой темной кровью, хлынувшей
