— Неужели должно быть стыдно, если вдруг посреди пустыни увидишь прекрасный цветок?
— На наших глазах гибнут друзья, Кристиан.
— Тем сильнее мы должны стремиться обрести утешение друг в друге, сохранить самое драгоценное в себе.
— Их уже столько погибло… Тех, с кем мы делили хлеб, все горести и радости, а теперь их поглотила вечная ночь.
— Светлая им память, не печалься о них.
— Это слова солдата, Кристиан.
— Это слова влюбленного, — ответил Гарди.
Не выпуская друг друга из объятий, они сидели, омраченные думами о грозных событиях, пытаясь отринуть их, окунувшись в нежность. Все остальное утратило смысл. Остались лишь желание выжить и страсть, первозданное чувство, заключавшее в себе спасение. Именно так во все времена мужчины и женщины превозмогали тяготы и лишения войн.
— Что нам грядет — жизнь или смерть, Кристиан?
— Жизнь присутствует всегда и везде.
— Даже здесь? Даже в окружении язычников?
— Особенно здесь. — Гарди прижал девушку крепче. Он чувствовал груди любимой, тепло ее тела. — Пусть тебя ничто не пугает и не тревожит, милая моя жена.
— Ты — мой самый нежный из воинов.
— Пусть рыцари-госпитальеры защищают свою веру. Я защищаю тебя.
— И это стоило тебе многих ран, Кристиан.
— Я готов отдать за тебя жизнь.
— Я знаю.
Гарди нежно провел пальцами по шее Марии, коснулся ее губ.
— А знаешь ли ты, что ты дороже мне всего золота мира и всей славы?
— Я польщена.
— А я доволен.
— Воину не пристало отправляться нагим в горнило битвы.
Ладонь Марии скользнула по его груди.
— Я окунусь в огонь иной.
— Тебе понадобится меч? Твоя куртка?
— Оставь.
Кристиан обнял девушку. В объятиях Марии ему казалось, что его боевые товарищи живы, что Ла Валетт устоит, что с прибытием кораблей из Сицилии все благополучно завершится.
Кристиан ощутил теплую влагу на плече.
— Мария, ты плачешь?
— Я оплакиваю тех, кого уже нет с нами. И еще то, что мы так мало пробыли вместе.
— Гони прочь горестные мысли.
— Я не воин. Лишь воинам под силу скрывать печаль. А этой бойне и конца не видно.
— Но ведь мы, невзирая ни на что, еще держимся, — едва слышно прошептал Кристиан возлюбленной на ухо, поглаживая ее по затылку.
— Чего бы тебе от меня хотелось, Кристиан?
— Чтобы ты хранила спокойствие и выдержала осаду, чтобы мы с тобой когда-нибудь отправились вместе на край света.
— Для этого тебе нужно уцелеть.
Гарди молча опустил Марию на соломенное ложе.
Пока он одевался, она вновь уснула, положив голову на свернутый кавалерийский плащ. Тело девушки блестело капельками утренней росы. Кристиан готов был часами смотреть на любимую. Гарди расправил плечи, стальные пластины веско звякнули, обнажая потертый бархат куртки. В бою не до щегольства. После трех месяцев войны англичанин едва ли походил на красавца.
На высотах Коррадино мелькали вспышки турецкой артиллерии. Мгновение спустя доносился и рокот канонады. Османы будили заспавшегося противника, которого в силу малочисленности и считать таковым было постыдно. Протрубили тревогу. Турки вновь пошли в атаку.
В последние дни желающих карабкаться по штурмовым лестницам почти не находилось. Те, кто пытался, расстались с жизнью. Гарди продвигался узкими улочками, обращенными пушечными ядрами и пожарами в груду развалин. Мирные времена миновали, и больше не было слышно ни шутливо бранившихся рыбаков, ни детского смеха. Воцарилось суровое безмолвие запустения. Кристиан шел вперед. Где-то неподалеку раздался взрыв, из-за обломков стены взметнулся столб дыма. Последовал обычный в подобных случаях ропот. Гарди по привычке ожидал увидеть мавра, услышать его приветственные возгласы, заметить приближавшихся Анри и Юбера. Но перед глазами мелькали останки людей и животных, рассеченные, тронутые ржавчиной доспехи, увенчанные вместо головы комком копошащихся червей.
— Война — средоточие ужасов.
— Ничуть не ужаснее вас, де Понтье.
Рыцарь не уступал дороги, на лице де Понтье застыло выражение превосходства и самоуверенности. В словах его скрывалась ловушка.
— И тот, кто всерьез не воспринимает своего положения, либо шут, либо достоин уважения, месье Гарди.
— Вы никогда не удостаивались уважения других людей.
— Зато те, кто превозносил до небес вас, теперь на том свете.
— Я же не могу вспомнить, чтобы вы помешали туркам ворваться в крепость через тоннель или уничтожили их осадные орудия.
— Сражаться можно различными способами.
— Каким образом сражаетесь вы, де Понтье?
— Попридержи язык, наемник.
— Иначе вы меня выпорете, изменник?
Де Понтье холодно посмотрел на Гарди:
— Расстановка сил меняется, Гарди. Старики уходят, и на горизонте появляются новые владыки.
— В наших стенах повсюду бреши, наши войска едва держатся. А вы рассуждаете о новых владыках на горизонте.
— И, заметьте, весьма своевременно рассуждаю.
— У меня нет времени на интриги.
— Вы в состоянии оценить такие понятия, как влияние, и осознать, что вы один и число ваших союзников стремительно уменьшается, что ваш обожаемый великий магистр не в силах раздавать советы о снисходительности и сдержанности.
— К чему вы клоните, де Понтье?
— А разве не ясно? Я не намерен прощать нанесенное мне оскорбление и забывать ваших попыток избавиться от меня.
— Вы получили по заслугам.
— А вы обвинили меня в измене. — Де Понтье подошел ближе. — В этом мире глас народа, его восхищение, равно как и подкупающая внешность, еще гарантируют жизнь.
— Любой опрометчивый шаг способен поставить под вопрос и вашу жизнь.
— Что может быть опрометчивее, чем валяться на крыше с мальтийской шлюхой?
Гарди выхватил меч. Соперник намеренно провоцировал его, но он никогда не решился бы на такой шаг, не будучи уверенным в своем превосходстве. Кристиан сжал рукоять покрепче, проверил стойку, смерил взглядом расстояние до цели. Фехтование не просто искусство, оно успело стать его второй натурой.
— Вам не одолеть меня один на один, де Понтье.
