Ариадна

Арiадна.

 — А-а!

Саламатинъ.

 — Я въ теннисъ играю. И вообще во всякiя игры.

Арiадна.

 — Блестяще.

Саламатинъ.

 — Ѣзжу верхомъ, гребу, стрeляю. Хожу пeшкомъ.

Арiадна.

 — Пeшкомъ. Это здòрово! (Оживляясь.) Взять, и уйти Богъ знаетъ куда.

Саламатинъ.

 — Не Богъ знаетъ, а куда себe назначу.

Арiадна.

 — Палку, котомку, да по большакамъ съ богомолками. Куда-нибудь въ монастыри. (Задумчивeе.) Я сама объ этомъ иногда думаю.

Саламатинъ.

 — Тутъ и думать нечего. Въ монастырь, такъ въ монастырь.

Арiадна

(точно не слушая его). — Бываютъ такiя удивительныя утра… По росe далеко можно уйти, и такъ дышаться будетъ легко! Подъ березой на большакe позавтракать. Выложу краюшку хлeба, пару яицъ, луковку… Колокола зазвонятъ въ монастырe… верстъ за десять… Ахъ, ну это все фантазiи.

Игумновъ

(хохочетъ). — Леонидъ собрался хозяйничать. Па-атeха! Онъ теперь читаетъ книжку о садоводствe, и на основанiи ученыхъ правилъ обрeзаетъ яблони.

Генералъ.

 — Великолeпно-съ! Дeло. Обрeзанiе садовъ есть актъ культуры, и слeдуетъ поддерживать пiонера.

Полежаевъ.

 — Деревенскимъ жителямъ всe мои занятiя кажутся смeшными. Наконецъ-то генералъ меня одобрилъ. Это прiятно.

Генералъ.

 — Культура, батюшка мой, сельскохозяйственная культура! И надо мной смeялись, когда я — первый, замeтьте — ввелъ здeсь отправку молока въ столицу. Что же мы видимъ? Тe лишь и выдержали, кто перешелъ на молоко.

Игумновъ.

 — Optime. Все же во время покоса обрeзать сады… это, знаете, все равно, что на колоколахъ въ церкви польку вызванивать.

Генералъ.

 — Не по сезону немного — не бeда. (Громче.) Арiадна Николаевна, вы благовeрнаго не сбивайте, пусть дeлами своими занимается. Это не завредитъ, какъ говорятъ южане. Нeтъ, матушка, не завредитъ.

Арiадна

(оборачиваясь). — Я никого ни съ чего не сбиваю, генералъ.

Саламатинъ.

 — Арiадна Николаевна, оказывается, тоже любитъ странствовать.

Арiадна

(Саламатину, слегка вспыхивая). — Никогда я странствiями не занималась.

Саламатинъ.

 — Вы же сами…

Арiадна.

 — Ничего не значитъ. Еще неизвeстно, чтó я сдeлаю… а… а раньше вовсе ни по какимъ большакамъ не ходила.

Саламатинъ.

 — Вонъ вы какая!

Арiадна

(устало). — Никакая. (Откидывается глубже въ креслe.) Плохо васъ занимаю. Какая-то слабость, тяжесть… (Третъ себe виски.)

Генералъ

(Полежаеву). — Я утверждаю одно: работайте, организуйте, вносите просвeщенiе, но никакихъ сантиментовъ. Въ деревнe нужна ясная и твердая политика. Если мужикъ воруетъ, я не буду заключать его въ объятiя и взывать: «Другъ, младшiй братъ, тащи еще». Нeтъ-съ! Воруешь — отвeтишь. Законъ-съ! Порядокъ.

Игумновъ

(указывая на Полежаева). — Втолкуйте ему это. Обратите его въ сельскаго хозяина.

Полежаевъ.

 — И ты, Сергeй, не сразу постигъ все. А теперь, однако, добился… сталъ такимъ — небольшимъ помeщикомъ.

Игумновъ

(хохочетъ). — «Однодворецъ Овсянниковъ».

Полежаевъ.

 — У меня же имeнiе большое, но нeту знанiй. Но вeдь и я могу ихъ прiобрeсть.

Игумновъ

(хлопаетъ его по плечу). — Я сынъ попа, семинаристъ, пeвчiй, а ты баринъ. Ты — любитель искусствъ, о живописи пишешь, а я — хамъ. (Хохочетъ.)

Полежаевъ.

 — Только начнешь размышлять объ устройствe жизни — тысячи препятствiй…

Арiадна

(Саламатину). — А у васъ не бываетъ желанiя взять да и сдернуть все это… ну, жизнь… какъ скатерть со стола, чтобы вдребезги, вдребезги…

Саламатинъ

(закуривая.) — Не бываетъ. Это истерiя.

Арiадна.

 — Вотъ отлично. А когда тебe скверно? Если человeку такъ ужасно скверно, что хоть топись?

Саламатинъ.

 — Чепуха. Никакихъ страданiй нeтъ. Играйте въ теннисъ.

Арiадна.

 — Теннисъ? Все вашъ теннисъ? Ха-ха! (Раздраженно смeется.) Никакихъ страданiй. Ахъ, Боже мой! (громко.) Слышишь, Леонидъ, Алексeй Николаичъ сказалъ: никакихъ страданiй? (Кладетъ голову на столъ, продолжаетъ смeяться.) Э-эхъ! Ничего-то, ничевошеньки… Что жъ, ладно. (Вдругъ блeднeетъ, хватается за ручки стула.) А… да… (Пробуетъ встать.) Какъ въ сердцe больно, Леонидъ, если бы зналъ…

Полежаевъ

(подбeгаетъ). — Опять… это?

Арiадна.

 — Сейчасъ пройдетъ. (Тихо.) Сейчасъ все пройдетъ. (Полежаевъ полуобнялъ ее. Она слабeетъ, голова запрокинулась, блeдна, безжизненна.)

Полежаевъ.

 — Обморокъ.

Всe встревожены, подходятъ.

Генералъ.

 — Неожиданно!

Игумновъ.

 — Ослабла Арiадночка.

Машинъ.

 — Одеколономъ бы… тово.

Полежаевъ.

 — Простите, господа, оставьте насъ… на нeсколько минутъ. (Старается посадить Арiадну. Она валится.) Главное, чтобы задышала… это съ ней бываетъ… Ничего. (Разстегиваетъ воротъ платья.) Чтобы задышала…

Игумновъ какъ бы выпроваживаетъ Генерала, Машина и Саламатина, беря ихъ подъ руки.

Игумновъ

(вполгоса, успокоительно). — Прой-детъ! Нервности все.

Стараясь не шумeть, выходятъ.

Генералъ

(въ дверяхъ). — Но… причина?

Игумновъ пожимаетъ плечами. Арiадна минуту лежитъ недвижно, потомъ глубоко и громко вздыхаетъ. Полежаевъ, сидя рядомъ, гладитъ ей руку.

Арiадна

(очень слабо). — Вотъ теперь голова болитъ. (Въ голосe слезы.) Дай понюхать чего-нибудь. (Полежаевъ беретъ со стола флаконъ.) Опусти шторы, пожалуйста.

Пока онъ опускаетъ ихъ, Арiадна мочитъ платокъ духами, третъ виски, прикрываетъ голову платкомъ; въ комнатe стало сумрачно.

Полежаевъ.

 — Такъ, кажется, хорошо. (Приставляетъ къ дивану ширмочки.)

Арiадна.

 — Долго я была на томъ свeтe?

Полежаевъ.

 — Минуту, двe.

Арiадна.

 — А показалось — долго. Даже будто сонъ видeла. Черныя бабочки летали.

Полежаевъ.

 — Ты ужъ теперь-то потише, отдохни.

Пауза.

Арiадна.

 — Такъ бы вотъ лежать и лежать… Долго больной бы быть, потомъ выздоровeть… и все забыть.