Полежаевъ.
— Недавно я всталъ утромъ въ ужасно горькомъ состоянiи. Прямо пошелъ мимо пруда, и думалъ, какъ нерeдко за послeднее время, что погибаю. Вотъ. На пруду камыши есть. Когда я съ ними поравнялся, вдругъ они зашелестeли. Будто нeкоторый слабый, нeжный духъ сказалъ мнe нeчто. Я остановился. Въ горлe слезы. Вдругъ показалось, что не все еще пропало. Игумновъ.
— Ну, конечно, поэзiю развелъ. Нервы ослабeли, и все. Полежаевъ.
— Да, ужъ не очень сильны. Игумновъ.
— А, чор-ртъ. Трудно въ этихъ дeлахъ. Никуда не спрячешься. Полежаевъ.
‑ Я и не прячусь. Все же голубая бездна надъ нами, благоуханiе покоса, сiянiе солнца передъ вечеромъ даютъ какъ бы мгновенное отдохновенiе… Интервалъ въ тоскe. Игумновъ.
— Ф-ф-у-у! (качаетъ головой). Полежаевъ.
— А иной разъ въ такую минуту взглянешь на крестьянъ, мужиковъ, среди которыхъ мы живемъ, и даже позавидуешь, какъ ясно все, какъ просто. Твердый, прямой путь. Игумновъ.
— Э-э, братецъ ты мой, хитрая штука. Полежаевъ.
— Но когда почва подъ ногами колеблется… все принимаетъ туманно-обманчивый обликъ… Игумновъ
(смeется). — Ты рeжешь свои яблони и думаешь, что нашелъ истину? Полежаевъ.
— Ахъ, ну, гдe же истину? Какiя слова! Но чeмъ-то жить надо… Игумновъ.
— Свой путь! Мнe бы, въ сущности, на покосъ надо, а вотъ сижу тутъ… и чего-то жду. Полежаевъ.
— Ты-то, кажется, крeпко… на ногахъ стоишь. Игумновъ.
— Крeпко… крeпко. Можетъ быть. Былъ я пeвчимъ, мечталъ въ театръ поступить. Собралъ бы пожитки въ кулечекъ, палку въ руки, да въ Москву, по шпаламъ. Однако, это не вышло. А случилось, что вонъ тамъ, за твоимъ паркомъ, пригнeздилась и моя усадебка. Что называется – ближайшій сосeдъ. Ты думаешь, хозяйничать очень весело? (Пауза). Ну, Изъ парка выбeгаетъ Лапинская.
Лапинская.
— Ужасно смeшной дяденька тутъ сейчасъ былъ. Дарья Михайловна косарямъ водки подноситъ, ну, какъ онъ усы обтиралъ, и такiе серьезные-серьезные глаза, закинулъ голову, водка буль-буль, крякнулъ и огурчикомъ заeлъ. Пресмeшной. Полежаевъ.
— Можетъ быть… мнe взглянуть на покосъ? Лапинская.
— Только тебя и недоставало. Да что это, право, здeсь всe работать собираются? Прямо рабочая артель. И мы съ Дарьей Михайловной варенье варили… вонъ тамъ у ней такая печурка устроена на воздухe… Игумновъ
(точно проснулся). — Варенье варили? Лапинская
(взглядываетъ чуть съ усмeшкой). — Да, мой ангелъ. Крыжовенное. Ваше любимое. Дабы зимой доставить вамъ скромное деревенское развлеченiе. Полежаевъ.
— Ты Арiадны не видала? Лапинская.
— Ну, твоя Ар-рiядна… Я ужъ и не знаю, гдe она теперь. Съ полчаса назадъ заeзжалъ этотъ генеральскiй юноша… на автомобилe. И тотчасъ они сцeпились. Ils étaient sur le point de поругаться. Арiадна непремeнно хотeла сама править. А онъ говоритъ: это вздоръ, вы не умeете. Ну, и она ему вдесятеро. Такъ что дeло пошло на ладъ. Полежаевъ.
— Да ужъ она выдумаетъ. (Уходитъ). Лапинская.
— Му-удритъ Арiадна. Послeднiй разъ у генерала бутылку шампанскаго вылакала. Назадъ eдемъ, она говоритъ: «Хочешь, сейчасъ подъ машину выброшусь?» Игумновъ
(какъ бы выходя изъ задумчивости). — Вы сказали: ангелъ мой. Какъ… Лапинская.
— Это я Игумновъ.
— За идiота меня считаете… Разумeется, понимаю. И все же… Лапинская.
— Ахъ, ничего не за идiота. Просто я все острю, острю. И что это, правда, со мной такое? Игумновъ.
— Вамъ захотeлось посмeяться. Больше ничего. Лапинская
(какъ бы про себя). — Да, на самомъ дeлe, чего это я все острю? Игумновъ
(улыбаясь). — Все равно. Разскажите, какъ варенье варили. Лапинская.
— Это глупо. Варили и варили. Ничего интереснаго. Игумновъ.
— Полоумiе! Нeтъ, позвольте, почему же по утрамъ, когда я прохожу подъ окномъ, гдe вы спите, то снимаю шляпу, и кланяюсь, съ идiотическимъ видомъ? И въ душe у меня звонъ въ колокола? Лапинская
(свиститъ, какъ мальчишка, сквозь зубы). — «Честь имeю васъ поздравить со днемъ вашихъ именинъ». Игумновъ.
— Начинаетъ разводить. Лапинская.
— Хорошо, другъ мой, я васъ понимаю. Я сама такая же шальная, когда влюблена. Игумновъ.
— Вы и сейчасъ влюблены. Въ кого? Въ кого вы влюблены? Лапинская.
— Oh-la-la! Игумновъ.
— Свистите, острите, издeвайтесь сколько угодно, запускайте французскiя слова, все равно, вы такъ же очаровательны и знаете это, и, какъ настоящей женщинe, вамъ нравится, что около васъ человeкъ пропадаетъ. Лапинская.
— И вовсе не очень нравится. Игумновъ
(рeзко). — Отъ кого письма получаете? Почему все время… Лапинская
(спокойно). — Отъ друга. Игумновъ.
— Да, ну… Лапинская.
— И какъ допрашиваетъ строго! Прямо помeщикъ съ темпераментомъ. Игумновъ
(глухо). — Глупо, до предeла. Разумeется, какъ болванъ себя веду. (Помолчавъ). Въ Москвe вы будете разсказывать прiятельницамъ, какъ лeтомъ въ васъ влюбился мужланъ и приревновалъ… ха… скажите, пожалуйста, какой чудакъ! Комическая фигура… Лапинская.
— Ничего не буду разсказывать. Совершенно не буду. Игумновъ.
— Во всякомъ случаe, должны. Да и правда, смeшно. Жилъ-былъ человeкъ. Попробовалъ то, другое, женился на скромной дeвушкe, поповнe… Лапинская.
— Только не впадайте въ сантиментальное восхваленiе жены… Игумновъ.
— Получилъ крошечное имeньице, и погрузился въ молочное хозяйство, въ жмыхи, сeялки, клевера. Лапинская.
— И преуспeлъ. Игумновъ.
— Преуспeлъ. Лапинская.
— Нивы его стали тучны, овцы златорунны. Житницы… Игумновъ.
— Все перебиваете. Лапинская.
— И вотъ предстала предъ нимъ дeва изъ земли Ханаанской, собою худа и плясовица, и многимъ прельщенiемъ надeлена. Онъ же захотe преспать съ нею. Однимъ Вы читаете Ариадна
