ошибокъ не скрываю. (Пьетъ.) И не стыжусь. Виноватъ.
Анна Гавриловна.
— Я спою романсъ. (Задумчиво.) Давно, когда еще я моложе была, меня научилъ, т. е. при мнe пeлъ, одинъ мой знакомый. Тоже помeщикъ. Беретъ гитару и начинаетъ. Перелeшинъ опять слегка дирижируетъ. Въ комнатe очень тихо. Романсъ кончается словами: «Когда-бъ я смeлъ, когда бы могъ я умереть у милыхъ ногъ». Окончивъ, Анна Гавриловна быстро встаетъ и выпиваетъ рюмку коньяку.
Никто не аплодируетъ.
Генералъ.
— Очень мило, хотя и… раздирательно. (Слегка похлопываетъ въ ладоши.) Анна Гавриловна.
— Сказать правду, меня эта вещь волнуетъ. Лапинская
(Машину.) — Дяденька, отчего такъ жалостно? Машинъ.
— А… да… вы, какъ барышня. Лапинская.
— Цыганщина проклятая! (Ударяетъ кулакомъ по ручкe дивана.) Возьму, и зареву сейчасъ. На весь домъ. Игумновъ.
— А! Вотъ мы какъ. Лапинская.
— Да, такъ и такъ, господинъ Игумновъ, Сергeй Петровичъ. Арiадна.
— Чушь это все. (Передразнивая) «И умереть у милыхъ ногъ». Скажите, пожалуйста. (Рeзко). Сказки, басни! Никто ни у чьихъ ногъ не умираетъ. Необыкновенно изящно, поэтически: прiйти — и тутъ же умереть, у самыхъ ногъ. Ахъ, все это вранье. Кто дeйствительно хочетъ умереть… (Замолкаетъ.) Да и чортъ съ ней, съ любовью. Все навыдумали. Ничего нeтъ. Лапинская.
— Ар-рiядна, не завирайся. Арiадна.
— Молчи, Лапа. Ты дeвченка. Лапинская.
— Не такъ, чтобы очень. Арiадна.
— Ничего нeтъ. (Встаетъ. Лицо ея блeдно и измучено.) Когда узнаешь это, страшно станетъ. (Озирается). Все куда-то уходитъ, и вокругъ… призраки. (Приближается къ письменному столу, гдe сидитъ Полежаевъ.) Полежаевъ.
— Арiадна, больна? Что съ тобой? Арiадна.
— Мнe нынче тридцать три года. (Беретъ книгу, которую раньше смотрeлъ генералъ) Старинная книга, въ золоченомъ переплетe… моего ученаго мужа… любителя наукъ и искусствъ, который пишетъ сочиненiе «О ритмe у Рафаэля». (Книга выскальзываетъ и падаетъ.) И еще вокругъ много разныхъ изящныхъ вещей и людей… Но (обращаясь къ генералу), но, но, но… Игумновъ
(Лапинской, указывая на Арiадну). — Неправду говоритъ. (Наливаетъ себe и Лапинской вина. Чокаются.) «И умереть у милыхъ ногъ». Лапинская
(Машину.) — Что надо сдeлать, когда васъ разлюбили? Машинъ.
— Вотъ… вы… барышня… опять. Лапинская.
— Нeтъ, пожалуйста. Машинъ.
— Да ужъ какъ сказать… ежели… да… (Дeлаетъ жестъ рукой, будто кого-то отводя.) Тогда чемоданы… укладывать. Игумновъ.
— А ежели тебя и не любили никогда, ну, а ты самъ… Э-эхъ, жизнь наша малиновая! Машинъ.
— Это ужъ, батюшка… (Улыбается). Что ужъ тутъ! (Разводитъ руками.) Лапинская
(задумчиво). — Если тебя разлюбили, то — чемоданы укладывать. Саламатинъ
(въ балконной двери). — Э, да позвольте… Арiадна
(медленно раздвинула портьеру. Тамъ видно зарево.) — Усачевка горитъ. Перелeшинъ.
— П-жа-р-ръ! И никакихъ рябчиковъ. Игумновъ
(вскакивая и оборачиваясь). — Фу, чортъ. Какъ пóлыхаетъ. Всe толпятся у оконъ. Слышны возгласы: «А не Гаврюхино?» — «Нeтъ,
Гаврюхино правeй».
Саламатинъ
(Арiаднe). — Это далеко? Арiадна.
—Двe версты. Лeтникомъ ближе. Саламатинъ.
— Ѣдемъ. Арiадна.
— Нeтъ. Не хочу. Лапинская.
— Если тебя разлюбили… Игумновъ
(взволнованно). — Тутъ насосишко есть… въ вашъ автомобиль можно? Саламатинъ.
— Есть! Черезъ пять минутъ трогаемся, черезъ десятъ тамъ. (Оборачивается къ Арiаднe.) У руля самъ. Игумновъ.
— Сейчасъ. Переодeнусь только. Леонидъ, твои сапоги надeваю. (Уходитъ). Арiадна
(Саламатину). — Сергeй хоть помогать будетъ… А вы? Саламатинъ
(вспыхивая). — Нынче ваше рожденiе. Не хочу ссориться. Генералъ
(направляясь къ выходу на террасу). — Чисто русская картина. Горитъ деревня, но мы, баре, обязательно должны принять участiе. Ибо и насосы, и таланты, и альтруистическiя чувства — все у насъ. А-ха-ха… Не могу утерпeть. Иду, лeтничкомъ. Арiадна
(садится въ креслe у открытаго окна.) — Идите, друзья, кто куда хочетъ. Я не двинусь. Одни — чтобы итти, другiе, чтобы удобнeе было глядeть, — всe выходятъ на балконъ. Остается Перелeшинъ у столика съ виномъ.
Перелeшинъ
(наливая рюмку). — И пусть волнуются. (Выпиваетъ.) Уд- дивительно, какъ полируетъ кровь. Арiадна
(какъ бы про себя.) — Страшенъ пожаръ въ деревнe. Господи, дeтишки какъ бы не погорeли… (Встаетъ, холодно.) А впрочемъ… не все ли равно? (Перелeшину.) Философъ — знай себe потягиваетъ. Перелeшинъ.
— И правъ. Пожаръ прогоритъ, и никакихъ рябчиковъ. Арiадна.
— Аркадiй Карпычъ, знаете вы, что такое смертная тоска? Перелeшинъ.
— Когда по векселишкe платить нечeмъ. Арiадна.
— Мнe разсказывали, у одного человeка зубъ болeлъ двое сутокъ. Это въ деревнe было, помочь некому. Онъ ходилъ, ходилъ, да изъ револьвера себe въ голову бацъ. И все тутъ. Перелeшинъ.
— Надо было iодомъ. Арiадна.
— Ужъ не знаю. (Минуту полчитъ, потомъ оборачивается на зарево.) Боюсь я пожаровъ. Перелeшинъ.
— Если отъ насъ далеко, то ничего. Арiадна
(вздрагивая, какъ бы отъ воспоминанiя). — Ну, такъ. Налейте рюмку. (Онъ наливаетъ, она беретъ, и съ этой рюмкой медленно, чтобы не расплескать, идетъ къ двери въ свою комнату.) Перелeшинъ.
— Куда-жъ это? Арiадна
(невнятно.) — Ничего… ничего. Простите. Перелeшинъ.
— Ф-ть! Въ одиночествe желаетъ дернуть. (Беретъ бутылку и протягиваетъ. Арiадны уже нeтъ). Могу еще предложить. А… а впрочемъ, нeтъ. (Обнимаетъ бутылку, и гладитъ.) Мам-мочку не от-дамъ! У сердца. (Пробуетъ засунутъ въ жилетный карманъ, не лeзетъ). Ну, ладно. (Встаетъ.) Мы на вольный воздухъ. Тамъ, пожары пожарами, а мы… для полировки крови. Пошатываясь, идетъ къ выходу, все обнимая бутылку. Ему навстрeчу съ балкона Дарья Михайловна. Она входитъ торопливо, взолнованно.
Дарья Михайловна.
— Право, такой ужасъ. Усачевка вся выгоритъ. Вы читаете Ариадна
