– Нет, никогда. Мне хватило. Он и сейчас иногда мне снится, хотя я бы с удовольствием без него обошелся. Тем более что я теперь точно знаю: из всех, кто был тогда на передаче, его видели только мы с Вики.
Он подумал с минуту и продолжал:
– Вот почему я предпочел исчезнуть. На следующий день я подписал у нотариуса доверенность на продажу всей моей собственности, закрыл счета в банке и перевел все деньги на зашифрованный счет в Барбадосе, который открыл через банк в Монте-Карло. Потом, с помощью организации, которая помогает людям, желающим бесследно исчезнуть, я получил новое имя, документы и место, где мне следует жить. Остальное вы знаете. В одном я уверен на сто процентов: никогда в жизни я больше не войду ни в одну телевизионную студию.
Молчание стало заволакивать комнату, стелясь низко, как пары искусственного льда.[44] Был слышен только шум кондиционера. Сара встала со стула и обняла Вальтера. Так они и остались, обнявшись, и снова в их безмолвном диалоге я оказался лишним.
Я подошел к окну и сквозь стекло стал смотреть на улицу. Цветы уже не казались мне такими яркими, а зелень – такой свежей. Все было по-прежнему: солнце, небо над крышей, но теперь все утеряло былое очарование.
Я не знал, что и думать, и поймал себя на том, что вспоминаю горькую улыбку Лила Абнера,[45] когда он говорит, что нет ничего путанее путаницы. Было такое чувство, что я поднял крышку с чайной чашечки и в нос мне ударил запах дерьма.
Отперев дверь своей квартиры, я почти удивился, найдя все так, как и оставил. Обычно женщина, которую я нанимаю для уборки, пользуется моим отсутствием, чтобы дать решительный бой привычному беспорядку. После этого, правда, неделями приходится искать нужную вещь, зато поначалу даже приятно войти в жилище, явно принадлежащее человеческому существу.
Сара осталась в Гвадалупе с Вальтером Чели. Как только я их покинул, они перебрались в дом Вальтера на Мари-Галант.
Вместе.
Может, настоящей любви и нет, но то, что было между этими двоими, казалось мне суррогатом, вполне достаточным, чтобы они счастливо прожили уйму времени. Жизнь есть жизнь, и всегда есть элемент риска. От жизни презервативом не спасешься. С другой стороны, если едешь на мотоцикле и у тебя зачесалась голова, бесполезно чесать каску.
Перед тем как уехать, я встретил в аэропорту брата и невестку, примчавшихся тотчас же после телефонного разговора с Сарой. Когда они узнали о ребенке, Мариция заплакала, а брат не сказал ни слова. Потом же, как и положено в кино, справедливость восторжествовала и все с чувством друг друга обняли.
Аминь.
Я оставил чемодан в коридоре и несколько минут вдыхал воздух дома. Из приоткрытого окна доносился шум римских улиц, и купол собора Святого Петра был таким привычным, домашним. Я подошел к компьютеру и включил его, чтобы послушать новости, скопившиеся на факсе.
Там была пара сообщений от воздыхательниц, послание от Манни, давно ожидавшего от меня известий, от коллеги, просившего адрес, запрос из агентства о счете и письма от приятелей, желавших знать, что же стряслось с Риккардо Фальки.
Я закурил и плюхнулся в кресло. Как раз этот вопрос я и сам себе задавал. Может, вопрос, повисший еще в гостиничном номере в Гвадалупе, требовал предварительного ответа, может, я выкурил слишком много сигарет, может, я постарел, а может…
Я сидел и курил, обдумывая этот вопрос, и вдруг решил, что самое время попробовать. Поднявшись, я направился в свою комнату, где над всем, как герой-любовник в постели, царил телевизор «Грундиг» с сорокадюймовым экраном, модели «домашний кинотеатр». Порывшись в кассетах, я нашел то, что искал. Я знал, что эта запись существует, потому что в тот вечер сам запрограммировал запись с телеканала, но просмотреть не успел, а просто положил вместе с остальными. Но совершенно точно не выбросил.
Сидя на кровати, я глядел на кассету у меня в руке, как на неизвестную диковину. И взгляд мой постепенно соскальзывал с реальности в воспоминания. Я вспомнил тот вечер, как в раскадровке фильма, увидел свою руку, закрывающую дверцу машины, проход до дверей студии; увидел людей, с которыми здоровался, идя по коридору, увидел комнаты с именами приглашенных, приоткрытые двери пошивочной и гримерной.
А потом увидел его.
Когда я входил в студию, где уже начиналось шоу, я у самой двери столкнулся с забавным человечком в темном костюме, с палочкой от конфеты во рту и с оттопыренной щекой. Двое не могут миновать друг друга, если один входит, а другой выходит в ту же дверь. Мы оказались друг напротив друга, он справа, а я слева. Цвет рубашки и жилет с рельефными, совершенно живыми цветами, как вспышкой, высветились в мозгу. Глаза его были так близко от меня, что я мог видеть зрачки, в которых непрерывно менялся и переливался цвет. Это было, как заглянуть в колодец, где в глубине, вместе с отраженной луной, видишь не гладкое водное зеркало, а мерцающий водоворот. Только теперь я понял, почему этот потешный пухлолицый человечек вызвал у меня такое странное чувство. Тогда я спешил, мною владело проклятое стремление скорее увидеть то, что хотел увидеть, услышать то, что хотел услышать, и понять то, что хотел понять. Во всем, что происходит, есть свой смысл. Можно притворяться, что это не так, суетиться, спать, думать, что живешь, прятать голову под одеяло… пока не придет некто или нечто и не ткнет тебя носом в полную тщетность всего.
Я даже не вставил кассету в телевизор. И так все было ясно. Пока я плелся в гостиную, чтобы налить себе чего-нибудь покрепче, я думал о Вальтере Чели, о Вики Мерлино и о себе. Мы трое оказались объединены волей случая, а может, неуемным любопытством узнать, каков на вкус этот чупа-чупс. Может, не случайно именно мне удалось обнаружить Вальтера Чели. Вот он, смысл, который должен был открыться мне, хотя я и не знал, где его найду. У меня не было никакого желания его искать, но было много, слишком много времени.
Будут другие ночи и другие дни, и те, кто придет ко мне, наверняка спросят, что же случилось, что стало с человеком, который мог шутить даже перед самим дьяволом. И бесполезно будет ставить им эту кассету. Я уверен, что они не увидят человечка в темном костюме, с конфетой за щекой. Его увижу только я.
И получается, что ответ на все их вопросы будет один.
Вот тут мне стало страшно.
Сандроне Дацьери
Последняя реприза
1
Меня обвели вокруг пальца. От сегодняшнего выступления мне стало тошно еще до поднятия занавеса, потом стало еще хуже.
Первым на сцену вышел шестидесятилетний комик, который уже сорок лет выдает одни и те же репризы о свекрови и парочке в свадебном путешествии. Он велит называть себя Джо
