вечерам в «Розовом крокодиле». Да и эти немногие выглядят так, будто ошиблись дверью.
Джо
Мимо меня прошел Мауро, мой бармен:
– Ну и вечерок!
Я мрачно взглянул на него.
– То ли еще будет! – заключил он, удаляясь.
Я понял, что он имел в виду, когда появился следующий комик. Он был в костюме повара. Вот этого мне не надо было показывать.
Меня покоробило, но публика начала подавать признаки жизни: когда повар поплевал на тарелку, раздались смешки, еще посмеивались, когда он, в наказание надоедливому клиенту, стал возить по полу бифштексом.
Потом этот тип и вовсе разошелся: начал кидаться в публику мукой и дразнить какую-то женщину в шубке. Прежде чем встать и направиться к выходу, она отпустила ему смачное ругательство. Опытный комик не растерялся бы и ответил какой-нибудь хлесткой репликой, а этот смутился и потерял ритм. Номер сбился, и зрители снова скисли.
Он закончил номер, опрокинув себе на голову спагетти. Последовал хохот средней интенсивности. На что он заявил:
– Советую вам оплатить счет, иначе я приду к вам домой и написаю в холодильник.
Аплодисменты. Повар удалился, явно поставив себе, вместе с «Пиппо и Будино», пять очков в списке звезд вечера. Я не стал смотреть дальше, поднялся со скамьи и вышел в артистическую.
Господи боже ты мой, артистическая уборная! Кабаре было мне в новинку, и я велел оборудовать комнату рядом с туалетами и разделить ее занавеской. Когда я вошел, Джо
– Если хочешь блевать, выйди вон, – бросил я ему.
Он обернулся. Без грима его лицо было желтым, как лимон.
– Шеф, тебе понравилось? – спросил он с виноватым видом.
Я вовремя остановил его: раковина осталась чистой.
– Конечно, – промямлил я.
Повар стаскивал запачканный мукой костюм. Я подошел и ни с того ни с сего пожал ему руку:
– Поздравляю.
– Спасибо. Хочешь автограф?
– В другой раз.
Из глубины комнаты раздался голос Анны, на сцене Стрекозы:
– Полегче, это он нам платит.
Стрекоза была певица, но на сцену прорывалась редко: у нее болело горло. Она ждала своего выхода, потягивая из большой чашки красное вино, как будто это кока-кола. Можно подумать, никто не чувствовал запаха, а главное, хоть кому-нибудь было до этого дело. Я ее мало знал. Когда-то она была хорошенькая и даже работала на телевидении, а теперь вполне сойдет за дублершу какого-нибудь тенора. Непонятно, она пьет, потому что у нее подорвано здоровье, или здоровье подорвано, потому что пьет. Однако в больших программах ей удается сорвать аплодисменты.
Повар быстро сменил тон:
– Извини… Извините…
Вблизи он выглядел лет на двадцать пять, этакий крепыш с телом грузчика.
– Да ладно, говори мне «ты».
– Я чуть-чуть сбился, но закончил неплохо, правда? – волновался он.
– Отлично. – Я соображал, что бы еще сказать. – Хорош был финал со спагетти.
– Правда? А реплика с холодильником? Я ее придумал прямо на сцене.
– Так это была не заготовка? Да ты способный! – Я похлопал его по плечу и повернулся к остальным. – Я хотел только попрощаться с вами. Ни пуха ни пера!
Направляясь к выходу, я заметил, что повар пристально на меня смотрит.
– Извините… Извини, – говорит он. – Теперь я понял, где тебя видел. Черт возьми, да ведь можно считать, что я твой ученик…
И он бросился ко мне, но я успел выскочить за дверь.
2
Впервые за год я не остался в пятницу закрывать бар, и ребята смотрели на меня с удивлением. Не знаю, как это объяснить, но кое-кто меня и так понял. Мауро понял наверняка и помахал рукой. Тем временем на сцене появился квартет заморышей в трико, как у классических танцовщиков. Судя по зевкам зрительного зала, я ничего не потерял.
Когда я садился в машину и выруливал в Навильи, мне досталось сполна и дождя, и тумана, и смога. Я припарковался в третьем ряду и отправился бродить вдоль каналов, вдыхая запах темной воды. Домой идти не хотелось, и я поступил, как обычно поступают в таких ситуациях: пошел шататься по другим барам. Я выпил пару стаканов тоника, немного поболтал и там и сям, а потом завернул в Дарсену, в «Золотое дерево». Владельцем заведения был мой старый друг Бруто, но мы открывались и закрывались в одно и то же время, и я уже целую вечность не заглядывал посмотреть, как у него дела. Обычно мы общаемся по телефону, и иногда, раз в сто лет, я прихожу к нему в гости посмотреть матч «Милана» на сорокадюймовом экране его телевизора.
«Золотое дерево» ни капли не изменилось. Как было, так и осталось старой остерией, заново отделанной розовым мрамором, с разноцветными пластиковыми столиками. Посетителей гораздо больше, чем у меня. Я с завистью смотрю на очередь, выстроившуюся у бара. В «Дереве» сегодня тоже спектакль, но идет он оживленно. В углу, на маленькой сцене с дешевой аппаратурой, двое стариков наяривают блатные песни под гитару и казу. Они выступают со времен Валланцаски,[46] но старая школа еще держится, и выступления все дают полный сбор. Стараясь не попадаться на глаза знакомым, я пробираюсь сквозь толпу к бару. К знакомым относятся бывшие коллеги и те, кто себя таковыми считает. А также журналисты и пара агентов. Все-таки кое-кто меня узнал и окликнул:
– Эй, Супчик!
Но я сделал вид, что не слышу.
Бруто по-хозяйски радушно вышел ко мне из-за стойки. Раньше он был спортивным комиссаром,[47] а потом футболисты так вымотали из него душу, что он все бросил и, как я, купил себе в Милане пивной бар. Ему шестьдесят, седые волосы он завязывает в хвост, а на лице написано, что раз в год он может позволить себе отдохнуть пару месяцев на уютной ферме.
Он хлопнул меня по плечу и проорал на ухо:
– Ну, как идет эксперимент?
– Есть у тебя формочки?
– Это для мороженого, что ли?
– Не совсем. Этим я не занимаюсь.
– Сдается мне, тебя начала заедать ностальгия.
Я поглядел на него:
– Ты так даже не шути. Я согласился только потому, что люди из агентства мои друзья, и мне хотелось им помочь. Но одного раза мне на десять лет хватит.
– Если передумаешь, я могу устроить тебе вечер. Многие будут рады снова увидеть старину Сэмми в
