еще быстрее прежнего. Ну, это, скажу я вам, выдержка! Отродясь такой не видывал.
— Паскудница! — воскликнула Джемми, передернувшись от ярости. — Коли женщина на этакое способна, поделом с ней этак и обращаться.
— О да! Она играет прекрасно, — заметил наш друг его сиятельство, который, так же как и барон фон Понтер и Хламсброд, не упускал случая прийти к нам в ложу.
— Может, мусье, она играет и распрекрасно, зато уж одевается — хуже некуда, и я очень рада, что в нее швыряли апельсиновой кожурой и всем прочим и что все махали, чтобы она убралась.
Тут его сиятельство барон и Хламсброд оглушительно захохотали.
— Дорогая миссис Коукс, — сказал Хламсброд моей жене, — это же знаменитые на весь мир артисты, мы кидаем им мирту, герань, лилии и розы в знак величайшего восхищения.
— Подумайте только! — промолвила моя супруга, а бедняжка Джемайма Энн все старалась укрыться за пунцовой портьерой и сама стала почти такого же цвета.
Танец сменялся танцем, но когда на сцену вдруг выскочила какая-то особа и ну прыгать, как резиновый мяч, подскакивая на шесть футов над сценой и отчаянно дрыгая ногами, мы и вовсе разинули рты.
— Это Анатоль, — заметил один из наших гостей.
— Анна… кто? — переспросила моя жена. Для такой ошибки у нее был резон, потому как у этого создания была шляпа с перьями, голая шея и руки, длиннющие черные локоны и коленкоровое платьишко дай бог по колено.
— Анатоль! Разве скажешь, что ему уже шестьдесят три года? Он гибок, как двадцатилетний юноша.
— Он? — взвизгнула моя супруга. — Так это мужчина? Стыдитесь, мусье! Джемайма Энн, возьми накидку, мы уходим. А ты, дорогой мой, будь любезен, вызови наших слуг. Мы едем домой.
Кто мог представить себе, что моя Джемми, после того как этот самый, как его называют, балет, привел ее в такой ужас, когда-либо к нему притерпится? Однако ж ей нравилось слышать, как выкликают ее имя в фойе, и она высиживала представление до самого конца. И даю вам слово, через три недели с того самого дня она приучилась смотреть на балетное представление, все равно как на ученых собак на улице, и преспокойно подносить к глазам двойной лорнет, прямо как настоящая герцогиня. Что до меня, то я поступал по пословице: с волками жить — по волчьи выть… И, надо сказать, частенько превесело проводил время.
Однажды мой друг барон уговорил меня пойти за кулисы, сказав, что я как съемщик ложи имею туда антре. Я и пошел туда. Знали бы вы, что это за неслыханное, невиданное место! Представьте себе светских джентльменов, старых и молодых, которые толпятся там и глазеют на танцовщиц, а те упражняются в разных выкрутасах. Представьте бледных, обсыпанных табаком иностранцев, от которых разит куревом и которые без умолку лопочут. Представьте скопище горбоносых иудеев, чернявых, с кольцами, цепочками, фальшивыми брильянтами, в золотистых жилетках. Представьте стариков в старых ночных рубахах и грязных нитяных чулках телесного цвета, с пятнами толченого кирпича на морщинистых физиях, в кудельных париках (вот так парики!) на лысинах, с длинными жестяными копьями, а то и с пастушьими посохами, с гирляндами искусственных цветов из красного и зеленого сукна. Представьте целое полчище девиц, которые хихикают, трещат, снуют взад-вперед среди старых почерневших полотнищ, готических залов, тронов, картона, купидонов, драконов и прочего в этаком роде. А грязь, темень, толкотня, суета и гомон на всевозможных языках — и вовсе несусветные.
Если б вы могли хоть одним глазком поглядеть на мусье Анатоля. Куда там двадцать, ему можно было дать добрую тысячу лет! Старик был без парика, цирюльник щипцами подправлял его кудри, а сам мусье Анатоль тем временем нюхал табак. Подле него мальчик-посыльный держал кувшин пива из пивной, что на углу Чарльз-стрит.
За те три четверти часа, что отведены для развлечения нас, светских господ, на сцене до поднятия занавеса и начала балета, покамест дамы в ложах глазеют по сторонам, а в партере топочут ногами и стучат палками об пол самым нахальным манером, будто уж нельзя малость и обождать, — со мной произошла маленькая неприятность.
В ту самую минуту, когда должен звонить колокольчик и подняться занавес, а мы — шарахнуться за кулисы (потому как всегда остаемся там до крайнего срока), я стоял посреди сцены, разлюбезно беседуя с премиленькими фигаранточками, которые крутились и всяко выламывались вокруг меня, спрашивал, не озябли ли они, и выказывал прочие галантности как нельзя более снисходительным тоном, и вдруг что-то дернулось, и я бухнулся прямо в разверстый люк. По счастью, меня спасло какое-то сооружение — целая груда одеял и молодая особа, поднимавшаяся из волн морских в виде Венеры. Не упади я так мягко, уж и не знаю, что бы со мной сталось при этаком подвохе. От миссис Коукс я это происшествие утаил, ибо она и слышать не может даже о малейшем с моей стороны признаке внимания к прекрасному полу.
Июнь. Сводим счеты
Бок о бок с нами, на Портленд-Плейс, жил достопочтенный граф Килблейз, владелец замка Килмакрейзи в графстве Килдэр, вместе со своей матушкой, вдовствующей графиней. У леди Килблейз была дочь, леди Джулиана Матильда Мак-Турк, одногодка с нашей милочкой Джемаймой-Энн, а также сынок, достопочтенный Артур Веллингтон Англси Блюхер Бюлов Мак-Турк, всего на десять месяцев постарше нашего Тага.
Моя душенька Джемми — женщина с характером — всеми силами старалась, как и подобает по ее рангу, завести знакомство с вдовствующей графиней Килблейз. Каковые попытки графиня (будучи в придачу дочерью министра, графа Пуншихереса, близкого друга принца Уэльского) сочла необходимым пресекать. Само собою понятно, что супруга моя люто разгневалась и с тех пор задалась целью во всем превзойти ее светлость. Имение графа Килблейза не так велико, как наш Таггериджвиль, годовой доход от него самое малое тысячи на две уступает нашему. А посему моя Джемми с полным правом держала трех лакеев, раз у соседей было только два. Она также взяла за правило, стоило показаться поблизости коляске семейства Килблейз, запряженной парой, немедля выезжать в ландо четверкой.
В опере мы тоже соседствовали, только наша ложа была в два раза просторнее. Все учителя, которые ходили к леди Джулиане, обучали и нашу Джемайму Энн. И знаете ли, что еще отмочила моя Джемми? Переманила от них знаменитую гувернантку мадам де Фликфлак, пообещав ей двойное жалованье. Все говорили, что эта самая мадам Фликфлак просто клад. Ведь в прошлом она (зарабатывая на пропитание своего отца, графа, в годы эмиграции) была французской танцовщицей в итальянской опере. Стало быть, мы убивали разом двух зайцев: французские танцы и итальянский язык, и все высшего сорта. Мы только диву давались, как это она так быстро и ловко лопотала, особливо по-французски.
Юный Артур Мак-Турк учился в знаменитой школе преподобного Клемента Кодлера, вкупе со ста десятью сыновьями из благородных семейств в возрасте от трех до пятнадцати лет. В это заведение Джемми отдала и нашего Тага, прибавив сорок гиней к ста двадцати гинеям ежегодной платы за пансион. Кажется, я догадался, по какой причине она это сделала. Как-то в беседе с общим знакомым, бывавшим у нас, а также у Килблейзов, она шепотком обмолвилась, что никогда бы не отпустила своего сыночка в школу за такие гроши, которые наскребли для своего сына ее ближайшие соседи. Она уверена, что их мальчуган голодает. Впрочем, при таких доходах бедняги делают все, что могут.
Из всех школ вблизи Лондона школа Кодлера была самой лучшей. Ее директор был воспитателем герцога Бакминстера, который и поставил его во главе этой школы, и, как я уже упоминал, вся знать, а также наиболее уважаемые люди среднего сословия отдавали туда своих детей. В афишке (Кодлер называл ее как-то вроде 'праспек') указывалось после перечня цен за учение и питание, за чрезвычайные расходы и так далее:
'Каждый юный аристократ (или джентльмен) должен привезти с собой нож, вилку, ложку и стакан, серебряный (дабы не разбивался) — каковые вещи возвращению не подлежат; халат, домашние туфли; коробку туалетных принадлежностей, помаду, щипцы для завивки etc… etc… Ученику ни в коем случае не
