его слог, но на издателей то и другое производило должное впечатление. Из кеба выпрыгнули два ослепительно-белых жилета.
Уорингтон рассмеялся.
— Вот видишь, у Бэкона тоже званый обед. Это доктор Слоукум, автор 'Мемуаров отравителей'. А нашего приятеля Хулана просто не узнаешь, такой на нем роскошный жилет. Дулан работает у Бангэя, — ну конечно, вот и он.
В самом деле, Хулан и Дулая вместе приехали со Стрэнда и по дороге бросили жребий — кому платить шиллинг за проезд; теперь мистеру Дулану оставалось только перейти улицу. Он был в черном и в больших белых перчатках, на которые то и дело с удовольствием поглядывал.
В прихожей у мистера Бангэя гостей встречал швейцар во фраке, и несколько мужчин в таких же больших перчатках, как у Дулана, только нитяных, выкрикивали их имена в пролет лестницы. Когда трое наших знакомцев вошли в гостиную, там уже кое-кто сидел, но прелестный пол был представлен только хозяйкой в ярко-красном атласе и с тюрбаном на голове. Каждому входящему она делала реверанс, однако мысли ее были явно заняты другим. Дело в том, что ей не давал покоя обед у миссис Бэкон, и она, приняв каждого нового гостя, спешила обратно в нишу окна, откуда ей были видны экипажи, подъезжавшие к дому напротив. При виде колымаги доктора Слоукума, запряженной парой наемных кляч, Флора Бангэй совсем пала духом: к ее дверям в тот день подъезжали пока одни кебы.
Гости, собравшиеся в гостиной, были Пену незнакомы, но все подвизались в литературе. Среди них был мистер Боул, подлинный редактор того журнала, главою которого числился мистер Уэг; мистер Троттер, в свое время подаривший миру поэмы трагического и самоубийственного толка, а затем осевший в недрах издательства Бангэя в качестве литературного редактора и рецензента; и капитан Самф, бывший красавец и щеголь, все еще вращающийся в светских кругах и имеющий какое-то отношение к литературе и к поэтам Англии. Говорили, что когда-то он написал книгу, что он был другом лорда Байрона, что он родня лорду Самфингтону; анекдоты о Байроне не сходили у него с языка, он постоянно поминал этого поэта и его современников: 'Никогда не забуду, как беднягу Шелли исключили из школы за крамольные стихи, а написал-то их я, от первой до последней строчки'. Или: 'Помню, когда мы с Байроном были в Миссолонги, я держал с графом Гамба пари…' — и тому подобное. Пен заметил, что к его рассказам внимательно прислушивается миссис Бангэй: жена издателя упивалась анекдотами из жизни аристократов, и капитан Самф в ее глазах затмевал даже знаменитого мистера Уэга. Будь у него еще собственный выезд, она бы заставила своего Бангэя скупить все, что вышло из-под его пера.
Мистер Бангэй, как радушный хозяин, каждому из гостей имел сказать что-нибудь приятное:
— Как здоровье, сэр?.. Погода — лучше не бывает, сэр… Рад вас видеть, сэр… Флора, голубушка, имею честь представить тебе мистера Уорингтона. Мистер Уорингтон — миссис Бангэй; мистер Пенденнис — миссис Бангэй. Надеюсь, джентльмены, вы захватили с собой хороший аппетит… В вас-то, Дулан, я не сомневаюсь, вы всегда готовы есть и пить за двоих.
— Бангэй! — одернула его супруга.
— Ну, знаете, Бангэй, если уж человек в этом доме ест без аппетита, на него поистине трудно угодить, — сказал Дулан, подмигивая и поглаживая большими перчатками свои жидкие бачки в робких попытках завоевать расположение миссис Бангэй, которые та решительно отвергала. 'Терпеть не могу этого Дулана', — сообщала она по секрету друзьям. И сколько бы он ей ни льстил, все было напрасно.
И тут, пока миссис Бангай обозревала вселенную из своего окна, перед ней возникло и стало быстро приближаться волшебное видение в образе огромной серой в яблоках упряжки. За ней виднелись белые вожжи, удерживаемые узкими белыми перчатками: лицо — бледное, но украшенное пышной бородкой; и голова миниатюрного грума, подскакивающая над задком кабриолета. Едва завидев все эти прелести, восхищенная миссис Бангэй произнесла:
— Высокочтимый Перси Попджой точен, как всегда, — и поплыла к дверям, чтобы достойно встретить знатного гостя.
— Это Перси Попджой, — сказал Пен, подойдя к окну и увидев, что из пружинящего кабриолета вышел молодой человек в блестящих, словно зеркало, сапогах; и в самом деле, это он — старший сын лорда Фальконета, как всем вам известно, — приехал на обед к своему издателю.
— Он был моим фагом в Итоне, — сказал Уорингтон. — Жаль, мало я его лупил,
А с Пеном он состязался на диспутах в студенческом клубе, в которых Пен неизменно выходил победителем. И вот он появился в гостиной, с шляпой под мышкой и с выражением безграничного добродушия и глупости на круглом, с ямочками, лице, которое природа щедро наградила бородкой, но затем, видимо, устала либо поскупилась на иную растительность.
Временный церемониймейстер возвестил зычным голосом:
— Высокочтимый Перси Попджой! — чем очень смутил этого джентльмена.
— Почему этот человек отнял у меня шляпу, Бангэй? — жалобно обратился он к издателю. — Я не могу без шляпы, как же я поклонюсь миссис Бангэй?.. Вы сегодня прекрасно выглядите, миссис Бангэй. Почему я не видел в парке вашей коляски? Вас там очень недоставало, очень.
— Какой же вы насмешник! — сказала миссис Бангэй.
— Это я-то насмешник? Да я ни разу не пошутил за всю… О, кого я вижу? Здорово, Пенденнис! Здорово, Уорингтон!.. Это мои старые друзья, миссис Бангэй… Нет, скажите, вы-то как сюда копали?.. — И, щелкнув лакированными каблуками, он повернулся спиной к миссис Бангэй, а она, обнаружив, что молодые гости ее мужа по-приятельски беседуют с сыном лорда, сразу прониклась к ним уважением.
— Как, они с ним знакомы? — шепотом спросила она мужа.
— А что я тебе говорил? Младший-то родня, почитай, всей знати, отвечал тот, и оба с улыбками и поклонами устремились навстречу двум не менее важным птицам, чем сынок лорда, а именно самому мистеру Уэнхему и самому мистеру Уэгу, чьи имена прокричал снизу лакей.
Мистер Уэнхем вошел с видом скромника и с той едва заметной улыбкой, с какой он обычно обращал взор на носки своих нарядных башмаков и лишь очень редко на лицо собеседника. Зато белый жилет Уэга излучал свой блеск на все вокруг, и большая красная его физиономия сияла в предвкушении веселых шуток и вкусного обеда. Он любил входить в гостиную смеясь, а уходя, бросать прощальную шутку, как бомбу. Никакие личные невзгоды и злоключения (а сей юморист не был от них избавлен, так же как и нешутящие представители рода человеческого) не могли надолго подавить его веселость. В любом коре мысль о хорошем обеде придавала ему бодрости; и любого лорда он при встрече приветствовал каламбуром.
Итак, Уэнхем подошел к миссис Бангэй с притворно скромной улыбкой, прошептал что-то, глядя на нее исподлобья, и показал ей носки своих башмаков. А Уэг заверил ее, что она выглядит очаровательно, и тут же подобрался к молодому лорду, которого он назвал Поп и которому незамедлительно рассказал анекдот, приправленный, да выражению французов, крупной солью. Пену он тоже обрадовался чрезвычайно, пожал ему руку, похлопал его по плечу — он весь был оживление и сердечность. Он стал во весь голос вспоминать их последнюю встречу в Баймуте, спросил, что Пену известно об их общих друзьях в Клеверинг-Парке, и не собирается ли сэр Фрэнсис провести сезон в Лондоне, и побывал ли Пен с визигой у леди Рокминстер ведь она уже здесь, славная старуха эта леди Рокминстер! Все это говорилось не столько для Пена, сколько для остального общества, которое мистер Уэг был не прочь осведомить о том, что он — частый гость и свой человек в загородных поместьях знати.
Уэнхем тоже поздоровался с Пеном, и все это миссис Бангэй примечала с почтительной радостью, а позже высказала мужу свои соображения касательно того, какая важная персона мистер Пенденнис, и эти соображения, хоть Пен о том и не подозревал, пошли ему очень на пользу.
Пен, который довольно высоко ценил стихи мисс Баньен и представлял ее себе примерно такой, какой она сама себя описала в 'Страстоцвете', где говорилось, что юность ее была, как
