и что зрелая ее красота если и отличается от безыскусственной прелести ее семнадцати лет, то все же очень пленительна и самобытна, испытал веселое удивление, когда в комнату тяжелой походкой гренадера вошла, скрипя корсетом, рослая, костлявая женщина. Уэг сразу заметил, что к ее смятой юбке пристала солома, и хотел было деликатно ее снять, но мисс Баньен выбила оружие из рук шутника: она сама увидела это украшение и, наступив на него своей большой ногой, отделила солому от платья, нагнулась и подняла ее с полу, сказав при этом миссис Бангэй, что просит простить ее за опоздание, очень уж медленно тащился омнибус, но зато как приятно — от самого Бромптона проехаться всего за шесть пенсов. Все это было сказано так просто, что никто не засмеялся. А самой поэтессе и в голову не пришло стыдиться поступка, к которому ее вынудила бедность.
— Это и есть 'Страстоцвет'? — спросил Пен у Уэнхема, оказавшегося с ним рядом. — А ведь на портрете, который помещен в книге, она молодая и очень миловидная.
— Страстоцвет, как и всякий иной цветок, со временем увядает, — сказал Уэнхем. — Вероятно, портрет писан не вчера.
— Ну что же, уважаю ее за то, что она не стыдится своей бедности.
— О, разумеется, — сказал Уэнхем (сам он умер бы с голоду, а не поехал на званый обед в омнибусе), — но афишировать эту солому я не стал бы, а, мистер Пенденнис?.. Мисс Баньен, дорогая, как вы себя чувствуете? Нынче утром я был на приеме у одной высокопоставленной леди, и все там с восторгом отзывались о вашей новой книге. Строчки о крещении леди Фанни Фэнтейл растрогали герцогиню до слез. Я сказал, что, кажется, буду сегодня иметь удовольствие с вами увидеться, и она просила благодарить вас и передать, что вы доставили ей огромное наслаждение.
Перед этой герцогиней, которую Уэнхем навестил не далее как сегодня утром, померкли Уэговы баронет и вдовствующая графиня, и сам Уэнхем, рассказавший эту басню со своей вкрадчивой улыбкой, сразу обскакал Уэга в глазах собравшихся. Это бесценное преимущество он не преминул удержать и, завладев разговором, стал сыпать забавными историями про аристократов. Он пытался втянуть в разговор и мистера Попджоя, обращаясь к нему с такими фразами, как: 'Я нынче утром говорил вашему батюшке…' или: 'Вы ведь были на том вечере у Д., когда герцог сказал…' — но мистер Попджой не пошел ему навстречу, а предпочел удалиться с миссис Бангэй к окну и наблюдать экипажи, подъезжавшие к дому напротив. Хозяйка дома решила, что, раз он не хочет разговаривать, пусть хотя бы эти несносные Бэконы видят, что она залучила к себе на обед высокородного Пэрси Попджоя.
Колокол на соборе св. Павла отзвонил время — на полчаса позже того, к которому мистер Бангэй звал гостей, а двух приглашенных еще не хватало; но вот наконец появились и они, и Пен с радостью убедился, что это — капитан и миссис Шендон.
После того как они поздоровались с хозяевами и обменялись поклонами или кивками с большинством из гостей, Пен и Уорингтон подошли к миссис Шендон и горячо пожали ей руку, а она, верно, взволновалась, вспомнив, где они виделись всего за несколько дней до того. Шендон был принаряжен и выглядел очень прилично в красном бархатном жилете и плоеном шейном платке, который его жена заколола своей лучшей брошью. Несмотря на любезность миссис Бангэй, а может быть, именно из-за этой любезности; миссис Шендон робела ее и побаивалась; и в самом деле, сейчас, в своих красных шелках и с райской птицей на тюрбане она выглядела особенно устрашающе, и лишь когда она своим глубоким басом справилась о здоровье прелестной малютки, жена капитана собралась с духом и осмелилась заговорить.
— Какая приятная женщина, — шепнул Попджой Уорингтону. — Будьте другом, Уорингтон, познакомьте меня с капитаном Шендоном. Говорят, это на редкость умная голова, а я обожаю умных людей, ей-богу!
То была правда: собственного ума бог отпустил мистеру Попджою в обрез, но зато наделил его способностью великодушно восхищаться чужим умом, даже если он не мог его оценить.
— И еще представьте меня мисс Баньен. Она, говорят, тоже очень умная. С виду она чудновата, но это ничего. Я, черт возьми, считаю себя литератором, и я непременно должен быть знаком со всеми умными людьми.
Так, к обоюдному удовольствию, состоялось знакомство между мистером Попджоем и мистером Шендоном, и тут распахнулись двери столовой, и гости потянулись туда и расселись вокруг стола.
По одну руку от Пена оказалась мисс Баньен, по другую — мистер Уэг; вернее, Уэг не рискнул опуститься на свободный стул рядом с поэтессой, и занять его пришлось Пену.
За обедом одаренная натура почти не разговаривала, но Пен заметил, что ест она с отменным аппетитом и ни разу не отказалась от вина, когда лакей доливал бокалы. А мисс Баньен, присмотревшись к мистеру Пенденнису, который держался довольно-таки надменно, был одет по последней моде и нацепил свои лучшие цепочки, запонки и манишки, не без основания решила, что он — не более как светская болонка и, чем обращать на него внимание, лучше заняться обедом. Много позже она с присущей ей прямотой сама ему об этом рассказала:
— Я приняла вас за денди и фата. Вид у вас был чинный, как у гробовщика, а так как по другую руку от меня сидел человек, который мне глубоко противен, я и решила придержать язык и приналечь на обед.
— И то и другое вы делали превосходно, дорогая мисс Баньен, — сказал Пен, смеясь.
— Да, это я умею. Но в следующий раз я намерена как следует с вами поговорить: вы, оказывается, и не такой чинный, и не такой глупый, и не такой нахальный, как кажется с первого взгляда.
— Ах, мисс Баньен, с каким нетерпением я буду ждать 'следующего раза'! — отвечал Пен шутливо галантным тоном.
Однако возвратимся к обеду на Патерностер-роу.
Пиршество было устроено хоть куда. 'В витиевато готическом стиле, так я это называю', — громким шепотом сообщил шутник Уэг своему соседу Пену. Мужчины в нитяных перчатках и в башмаках со скрипом были многочисленны и невозмутимы, и только наспех перекидывались словами за спиной у гостей, обходя их с блюдами. Дулан крикнул одному из них: 'Эй, официант!' — и покраснел как рак от своей оплошности. Мальчик, состоявший в услужении у миссис Бангэй, совсем затерялся среди этих рослых, облаченных в черное слуг.
— Видите вон того, пузатого, — продолжал Уэг. — Он держит бюро похоронных процессий на Амен- Корнер, прислуживает на погребениях и на обедах. Так сказать, и по части холодного и по части горячего. Здесь он изображает дворецкого, а я заметил, как вы сами убедитесь, дорогой мистер Пенденнис, что если на лондонском обеде дворецкий поддельный, значит, там и вино никудышнее: этот херес — первостепенная дрянь… Бангэй, мой друг, где вы достали этот восхитительный херес?
— Рад, что он вам по вкусу, мистер Уэг, — отозвался издатель. Разрешите с вами чокнуться. А вино из запасов олдермена Беннинга, и досталось мне недешево, могу вас уверить. Мистер Пенденнис, присоединяйтесь! Ваше здоровье, джентльмены.
— И не стыдно старику врать, вино-то из трактира, — сказал Уэг. — Такой херес нужно пить вдвоем, для одного он слишком крепок. Эх, мне бы сюда винца от старого Стайна: мы с вашим дядюшкой, Пенденнис, распили у него не одну бутылку. Он даже посылает свое вино в дома, куда ездит обедать. Помню, у Родона Кроули, брата сэра Питера Кроули… он потом был губернатором острова Ковентри… повар Стайна являлся туда с утра, а к обеду дворецкий доставлял из Гонт-Хауса шампанское, прямо в ведерках со льдом.
— Как вкусно! — говорил между тем хозяйке добродушный Шшдзной. — Вы, верно, держите у себя в кухне cordon bleu? [64]
— О да, — отвечала миссис Бангэй, решив, что он имеет в виду цепочку от вертела.
— Я имею в виду французского повара, — пояснил вежливый гость.
— О да, ваша милость, — снова отвечала дама.
— Обед заказан у Григса, в переулке Святого Павла, — шепнул Уэг Пену. И обед Бэкона тоже. Бангэй посулил дать по полкроны с головы дороже — и Бэкон тоже. Они бы рады один другому отравить мороженое, если бы могли до него добраться; а уж эти 'готовые блюда' — и без того отрава… Дорогая миссис Бангэй, этот… гм… этот бримборьон а-ля Севинье просто восхитителен, — сказал он громко, накладывая себе какого-то блюда, которое поднес ему гробовщик.
— Очень рада, что вам нравится, — отозвалась миссис Бангэй, краснея: она не знала, так ли называется блюдо, но смутно чувствовала, что над ней издеваются. И она ненавидела Уэга с чисто женским пылом и уж заставила бы мистера Бангэя отстранить его от руководства журналом, если бы только имя его
