— Ну, как, желаем мы чего-нибудь выпить? — повторила Бланш и снова рассмеялась.
— Грэди! — рявкнул голос из спальни, и миссис Боннер вздрогнула.
Грэди не отозвался; откуда-то издалека донеслось его пение: он уже был наверху, в кухне, и напевал за работой.
— Грэди, сюртук! — снова гаркнул голос за сценой.
— Это не мистер Стронг, — сказала Сильфида, все еще смеясь. — 'Грэди, сюртук!' Боннер, кто это такой 'Грэди, сюртук'? Пожалуй, нам лучше уйти.
Боннер еще не пришла в себя от удивления, в которое поверг ее таинственный голос.
И тут дверь спальни отворилась, и человек, кричавший 'Грэди, сюртук!', появился на пороге без оного.
Он кивнул гостьям и прошел через гостиную к лестнице.
— Прошу прощенья, милые дамы… Грэди! Да подайте же мне сюртук!.. Ну-с, мои дорогие, погода прекрасная, мы с вами отлично…
Он умолк. Ибо тут миссис Боннер, глядевшая на него с невыразимым испугом, взвизгнула 'Амори! Амори!' и вне себя откинулась на спинку стула.
Тот, кого она назвала этим именем, взглянул на нее, потом бросился к Бланш, схватил ее в объятия и расцеловал.
— Да, Бетси, — воскликнул он. — Да, это я. Мэри Боннер меня узнала. Какая же ты у меня выросла красавица!.. Но помни, это тайна. Меня нет в живых, хоть я твой отец. Твоя бедная мать ничего не знает… Какая выросла красавица! Поцелуй меня, моя Бетси, поцелуй покрепче! Я же тебя люблю, черт возьми, я твой отец!
Бетси, она же Бланш, сперва онемела от изумления, а потом тоже взвизгнула раз… другой… третий, и ее-то пронзительные вопли услышал капитан Костиган, прохлаждавшийся во дворе.
Напуганный этими воплями, нежный родитель всплеснул руками (манжеты его не были застегнуты, и на мускулистой руке мелькнула синяя татуировка), кинулся в спальню и вернулся с флаконом одеколона из своего роскошного серебряного несессера, благоуханным содержимым которого он стал щедро опрыскивать Боннер и Бланш.
На крики женщин сбежались и другие обитатели квартиры — Грэди из кухни и Стронг из своей комнаты. Последний сразу понял, что произошло.
— Грэди, ступайте вниз, и если кто придет… вы меня понимаете.
— Это актерка с мамашей, что ли? — спросил Грэди.
— Да, чтоб вам… Говорите, что дома никого нет и поездка отменяется.
— Так и говорить, сэр? — обратился Грэди ко второму своему хозяину. — А букеты я зря покупал?
— Да! — крикнул Амори, топнув ногой; и Стронг, выйдя в прихожую следом за Грэди, только-только успел захлопнуть дверь, в которую стучался капитан Костиган.
В тот день театральные дамы так и не прокатились в Гринвич и Бланш так и не повидала Фанни Болтон. А Кос, величественно осведомившись у Грэди, что за неприятности у них произошли и кто кричал, — услышал в ответ, что кричала женщина, много их таких, и, по его, Грэди, мнению, все неприятности от них и бывают.
Глава LXVI
Пен начинает сомневаться в исходе своей кампании
Пока Пен в своем родном графстве занят был предвыборными интригами и осуществлением своих эгоистических планов, до сведения его дошло, что в Бэймут приехала леди Рокминстер и привезла с собой нашу приятельницу Лору. Услышав, что его сеетра так близко, Пен почувствовал себя виноватым. Ее мнением он, пожалуй, дорожил больше, чем чьим бы то ни было. Мать завещала ему Лору. Он должен быть в некотором роде ее покровителем, защитником. Как она примет новость, которую придется ей сообщить? И как объяснить ей свои планы? Ему казалось, что ни он, ни Бланш не выдержат ослепительно ясного, спокойно испытующего взгляда Лоры, и не хотелось ему раскрывать перед этим безгрешным судьей свои суетные замыслы и надежды. Он написал ей в Бэймут письмо, полное красивых фраз и дружеских заверений, легкой насмешки и злословия; а сам все время чувствовал, что смертельно напуган и поступает как последний лицемер и мошенник.
Отчего же столь утонченный джентльмен трепетал перед простенькой провинциалкой? Он смутно чувствовал, что перед ее чистотой вся его дешевая тактика и дипломатия, вся его ирония и знание света пойдут прахом. Он вынужден был признаться себе, что дела его не в таком состоянии, чтобы можно было честно рассказать о них этой правдивой душе. И вот он ехал верхом из Клеверинга в Бэймут, чувствуя себя, как школьник, который не выучил урока и должен предстать перед грозным учителем. Ибо Правда — всегда наш учитель, полновластный и всезнающий.
За год, проведенный под крылом своей доброй, но несколько взбалмошной и деспотичной покровительницы леди Рокминстер, Лора повидала свет, приобрела внешний лоск и поближе познакомилась с жизнью высшего общества. Многие девушки, привыкнув к чрезмерной нежности и ласке, какими с детства была окружена Лора, не могли бы приноровиться к совсем иному образу жизни, какой она волей-неволей теперь вела. Элен боготворила обоих своих детей и, подобно многим женщинам, прожившим жизнь в четырех стенах, полагала, что весь мир создан для них и, уж во всяком случае, отступает перед ними на второй план. Лору она растила с неусыпной заботливостью. Если та жаловалась на головную боль, вдова пугалась так, будто ни у кого на свете никогда еще не болела голова. Лора засыпала и просыпалась, училась и играла под нежным надзором матери, которого она лишилась, когда это любящее сердце перестало биться. И, конечно, оставшись одна в равнодушном мире, девушка пережила немало часов уныния и горя. Никому не было дела до ее горя, до ее одиночества. По общественному положению она была не вполне ровней доброй, но властной старухе, у которой жила, и ее родным и знакомым. Вполне возможно, что не все к ней благоволили, — возможно, коекто ее и третировал; вероятно, слуги бывали с ней грубы, а уж их барыня и подавно. Нередко во время семейных сборищ Лора чувствовала себя лишней; и сознание, что она мешает людям привычно и непринужденно общаться, было ей, разумеется, очень тяжело. Сколько есть на свете бедных гувернанток, думала Лора, стараясь не унывать, сколько девушек, получивших хорошее воспитание, ради хлеба насущного идут в компаньонки, как в рабство! С какими трудными характерами, с какой черствостью они порой должны мириться! Насколько же мне у этих добрых, хороших людей лучше живется, чем тысячам других одиноких девушек! Такими утешительными мыслями приучала себя наша Лора к новому своему положению и с доверчивой улыбкой шла навстречу своей судьбе.
Может ли фортуна не быть благосклонной к тому, кто так на нее уповает? Разве постоянная бодрость, чистое и открытое людям сердце не завоевывают даже злодеев? Все мы помним старую балладу про 'Детей в лесу', когда они так доверчиво и ласково посмотрели на негодяев, которым жестокий дядя малюток приказал их убить, — один из них раскаялся и убил другого: у него духу не хватило загубить такую красоту и невинность. Счастливы те, в чьем девственном любящем сердце живет святая доверчивость, кто не боится зла, потому что сам не ведает злых помыслов. Мисс Лора Белл была одной из таких счастливиц; рядом с крестиком кроткой вдовы, который, как мы видели, подарил ей Пен, она хранила в своей груди брильянт более драгоценный, чем знаменитый Кохинор: ведь он не только ценится в ином мире, где брильянты, как говорят, никакой ценности не имеют, но и здесь на земле служит своему обладателю талисманом, бережет его от всякого зла и озаряет мрак жизни, как знаменитый камень Ходжи Хасана.
Таким образом, не прожив у леди Рокминстер и года, мисс Белл с помощью этого талисмана завоевала любовь всех без исключения домочадцев, — от самой графини до последней судомойки. Трудно было ожидать, чтобы доверенная горничная миледи, прожившая при своей барыне сорок лет и все это время ежедневно терпевшая от нее брань, щелчки и придирки, обладала особенно кротким нравом; поначалу она и злилась на мисс Лору, как раньше злилась на пятнадцать предыдущих компаньонок старой леди. Но когда Лора захворала в Париже, эта женщина взялась за нею ходить наперекор своей барыне, которая боялась заразиться, и буквально дралась с Мартой из Фэрокса (возведенной в ранг Лориной горничной) за право давать ей лекарства. Когда ей стало лучше, повар Гранжан чуть не уморил ее деликатесами, которые
