свою маленькую изящную туфельку. Герцогиня умела с пафосом говорить о своих страданиях и щеголяла своей попранной невинностью перед каждым, кто испытывал интерес к этому душещипательному представлению. Тут быстрей и сладостней полилась музыка, и прелестная маленькая ножка позабыла свое желание растоптать мир. Дама передернула худенькими плечиками. 'Eh, dansons et oblions' [176], - вскричала Мария Стюарт. Рука Стенио вновь обвилась вокруг легкого стана (сама она величала себя эльфом, прочие же дамы называли ее скелетом), и они вновь закружились в вальсе, но тут же ударились о рослого лорда Кью с увесистой мадам де Гюмпельхайм, как утлая лодочка о дубовый борт парохода.
Эта хрупкая пара не упала на пол; по счастью, их отбросило на ближнюю скамью; но кругом все смеялись над Стенио и Королевой Шотландской, и лорд Кью, усадив на место свою запыхавшуюся даму, подошел извиниться перед жертвой его неловкости. Смех, вызванный этим происшествием, зажег гневом глаза герцогини.
— Мосье де Кастийон, — сказала она своему кавалеру, — у вас не было ссоры с этим англичанином?
— Avec ce milord? [177] Да нет, — ответил Стенио.
— Он сделал это нарочно. Не было дня, чтобы семья его не оскорбила меня! — прошипела ее светлость; как раз в этот момент подошел лорд Кью со своими извинениями. Он просил герцогиню тысячу раз простить его за то, что он был столь maladroit [178].
— Maladroit! Et tres maladroit, monsier, c'est bien le mot, monsier [179] , - проговорил Стенио, покручивая ус.
— И все же, я приношу ее светлости свои извинения и надеюсь, что они будут приняты, — сказал лорд Кью. Герцогиня пожала плечами и склонила голову.
— Коли не умеешь танцевать, так нечего и браться, — не унимался рыцарь ее светлости.
— Благодарю за урок, мосье, — ответил лорд Кью.
— Готов дать вам любой урок, милорд! — воскликнул Стенио. — В любом, назначенном вами месте.
Лорд Кью с удивлением взглянул на маленького человечка. Он не мог понять, как такой пустячный случай, столь обычный в переполненной бальной зале, мог вызвать подобный гнев. Он еще раз поклонился ее светлости и отошел.
— Вот он ваш англичанин, ваш Кью, которого вы повсюду расхваливаете, — сказал Стенио мосье де Флораку, стоявшему поблизости и наблюдавшему эту сцену. — Что он, просто bete [180] или еще и poltron? [181] По-моему, и то и другое.
— Замолчите, Виктор! — вскричал Флорак, схватив его за руку и отводя в сторону. — Я-то уж, во всяком случае, ни то, ни другое, вы знаете. И запомните: лорду Кью не занимать ни ума, ни храбрости.
— Не примете ли вы на себя труд, Флорак… — не унимался тот.
— …передать ему ваши извинения? Охотно. Ведь это вы его оскорбили.
— Да, оскорбил, parble!.. — подхватил гасконец.
— Человека, который в жизни никого не обидел. Человека большой души, на редкость искреннего и честного. На моих глазах проверялась его храбрость, и, поверьте я знаю, что говорю.
— Что ж, тем лучше для меня! — вскричал южанин. — Мне выпадет честь встретиться с храбрецом. Итого их на поле будет двое.
— Вы просто служите им орудием, мой бедный друг, — сказал мосье де Флорак, заметив, как пристально следят за ними глаза мадам Д'Иври. Она немедля взяла под руку благородного графа Понтера и вышла с ним подышать свежим воздухом — в соседнюю комнату, где, как обычно, шла игра; в сторонке от играющих прохаживались лорд Кью и его друг, лорд Кочетт.
В ответ на какие-то слова Кью, лицо лорда Кочетта вытянулось от удивления, и он сказал:
— Ишь что выдумал, проклятый французишка! Какой вздор!..
— Ля вас ищу, milord, — игриво промолвила мадам Д'Иври, бесшумно появляясь у них за спиной. — Мне надо вам кое-что сказать. Вашу руку! Вы когда-то мне давали ее, mon fillel. Надеюсь, вы не приняли всерьез выходку мосье де Кастийона: он глупый гасконец и, верно, слишком часто наведывался нынче вечером в буфет.
Лорд Кью ответил, что он и не думал принимать всерьез выходку мосье де Кастийона.
— Ну и прекрасно! У этих героев фехтовальной залы ужасные манеры. Гасконцы всегда готовы обнажить шпагу. Что сказала бы прелестная мисс Этель, если бы узнала об этой ссоре?
— А ей нет нужды о ней знать, — ответил лорд Кью, — разве что какой-нибудь услужливый друг почтет своим долгом ее осведомить.
— Осведомить ее… такую милочку!.. Да у кого хватит жестокости причинить ей боль? — удивилась невинная герцогиня. — Что вы так смотрите на меня, Фрэнк?
— Любуюсь вами, — ответил с поклоном ее собеседник, — никогда еще не видел вас в таком ударе, ваша светлость.
— Вы говорите загадками! Вернемся в бальную залу. Пойдемте, потанцуйте со мной немного. Когда-то вы охотно со мной танцевали. Давайте же повальсируем еще раз, Кью. А потом… потом, через день-два я возвращусь к его светлости и расскажу ему, что его крестник женжтся на самой прекрасной из всех англичанок, будет жить сельским отшельником и витийствовать в палате лордов. Это разумно, так разумно!.. — И она повела лорда Кью, озадаченного собственной покорностью, обратно в бальную залу, и находившиеся там добрые люди не выдержали и захлопали в ладоши, увидев, что они танцуют вместе.
Ее светлость кружилась так, точно ее ужалил неаполитанский паук, который, как рассказывают, доводит танцоров до исступления. Ей хотелось, чтобы музыка играла все быстрей и быстрей. Откинувшись на руку Кью, она повисла в его объятиях. Она изливала на него всю томность своих взглядов. Эти взгляды скорей смущали его, чем очаровывали. Однако окружающие были довольны; они почитали весьма благородным со стороны герцогини так открыто демонстрировать состоявшееся между ними примирение после небольшой размолвки.
Лорд Кочетт, заглянув через плечо мосье де Флорака в двери бальной залы, сказал:
— Ну и прекрасно! А танцорка она отменная, эта маленькая герцогиня.
— Змея, — сказал Флорак, — как она извивается!
— Надеюсь, что дело с гасконцем улажено? — заметил лорд Кочетт. — Совершеннейший вздор!
— Вы так думаете? Посмотрим! — ответил Флорак, который, как видно, лучше знал свою очаровательную кузину. По окончании вальса, Кью отвел свою даму на место и поклонился ей; и хотя она сделала ему знак сесть рядом, подвинувшись для этого и подобрав свои шуршащие юбки, он отошел прочь, лицом мрачнее тучи. Ему хотелось поскорее уйти от нее. В ее дружбе было что-то для него еще более ненавистное, чем в ее злобе. Он знал, что именно эта рука нанесла утром удар ему и Этель. Он направился к дверям и на пороге остановился с обойми своими друзьями.
— Идите спать, мой маленький Кью, — сказал Флорак. — Вы очень бледны. Вам лучше лечь в постель, mon garcon.
— Она вытянула у меня обещание, вести ее к ужину, — сказал Кью со вздохом.
— Она вас отравит, — пошутил его собеседник. — И зачем только отменили колесование! Клянусь честью, надо восстановить его для этой женщины.
— Колесо тут под боком, — ответил, рассмеявшись, Кью. — Идемте, виконт, попытаем счастья. — И он удалился в комнату, где шла игра.
В эту ночь лорд Кью последний раз играл в азартные игры. Он то и дело выигрывал. Казалось, само колесо послушно ему, и крупье дивились его удаче. Флорак повторял его ставки, твердя с суеверием игрока:
— Я не я, если мальчика не ждет какая-то беда.
Время от времени мосье де Флорак выходил в бальную залу, поручая свою ставку заботам Кью, и возвращаясь, непременно обнаруживал, что стопка его золотых выросла; а ведь достойному виконту было так нужно, чтобы Фортуна улыбнулась ему. В одно из своих возвращений он с серьезным видом сказал лорду Кочетту:
— Пока занялась другим. Посмотрим, что будет дальше.
