насмешливыми поклонами, адресованными объявлению, праздно висевшему у него в окне, а маленькие Голеры кинулись в гостиную и оттуда на террасу — поглазеть на приезжих.
— Это дом мисс Ханимен? — спрашивает джентльмен, похожий на иностранца, и вручает Ханне визитную карточку Д. Бальзама, на которой почерком этого знаменитого эскулапа написано: 'Мисс Ханимен, Стейн-Гарденз, 110'. — Нам нужен пять спален, шесть постель, две или три гостиной. Располагаете ими?
— Поговорите с хозяйкой, — отвечает Ханна. А что тут, скажите, предосудительного, если мисс Ханимен как раз случилось ненароком стоять у окна гостиной и разглядывать экипажи? Разглядывал же их мистер Голер и другие соседи. И на улице собралось полдюжины мальчишек, которые точно вынырнули из угольных люков, а няньки, гулявшие в чахлом садике, так и прильнули к ограде. — Поговорите с хозяйкой, — отвечает Ханна и, отворив дверь в гостиную, низко приседая, говорит: — К вам джентльмен насчет комнат, мэм.
— Пять спален, — повторяет тот, входя, — шесть постель, две или три гостиной. Мы от доктора Бальзама.
— Это для вас, сэр? — спрашивает маленькая герцогиня, взглянув на рослого джентльмена.
— Нет, для мой госпожа, — отвечает тот.
— Может быть, вы изволите снять шляпу? — замечает герцогиня, указывая маленькой ручкой в митенке на касторовую шляпу, которую этот 'кажись, иностранец' не потрудился снять.
Лакей с улыбкой подчиняется.
— Просим прощения, сударыня, — говорит он. — Так найдется у вас пять спален, — и он еще раз повторяет весь свой перечень. Доктор Бальзам, лечивший хозяев герра Куна, пользовал также и его самого и настоятельно рекомендовал ему заведение мисс Ханимен.
— Да, я располагаю нужным вам числом комнат. Вам их покажет служанка. — И мисс Ханимен величественно отходит к окну, опускается в кресло и опять берется за рукоделие.
Мистер Кун передал этот ответ своей госпоже, и та, выйдя из кареты, отправилась в сопровождении Ханны осматривать помещение. Комнаты были признаны безукоризненно чистыми, приятными и вполне подходящими, и тут же было велено втаскивать вещи. Маленького больного, завернутого в шаль, внес наверх преданный мистер Кун — так бережно, словно всю жизнь только тому и обучался, что нянчить малюток. Из кухни вынырнула сияющая Салли (в то время в доме служила прехорошенькая, розовощекая и свеженькая Салли) и развела по комнатам барышень, гувернантку и горничных. Старшая барышня, тоненькая темноволосая девочка лет тринадцати, принялась бегать по всему дому; она выскакивала на террасу, разглядывала картины, пробовала фортепьяно и смеялась его дребезжащему звуку: фортепьяно принадлежало еще бедняжке Эмме и было ей подарено к семнадцатилетию, за три недели до ее побега с прапорщиком, — на этажерке рядом по сей день лежат ее ноты; преподобный Чарльз Ханимен нередко, сидя за ним, распевал церковные гимны, и мисс Ханимен считала его прекрасным инструментом. Потом девочка кинулась целовать своего больного братца, лежавшего на диване, и продолжала резвиться с неугомонностью, свойственной ее возрасту.
— Ну и фортепьяно! У него такой же надтреснутый голос, как у мисс Куигли!
— Фи, душенька! — замечает укоризненно ее мать, а больной мальчик весело смеется.
— А какие смешные картины, мама! 'Битва с графом де Грассом', 'Смерть генерала Вольфа', а вот портрет какого-то старенького офицера в синем мундире, как у нашего дедушки, а это 'Брейзноуз колледж, Оксфорд' — колледж медноносых. Вот смех-то!
Название этого колледжа снова рассмешило больного.
— Верно, у них там у всех медные носы! — сказал он и еще пуще засмеялся собственной шутке. Смех бедняжки перешел в кашель, и появилась мамина дорожная корзина, набитая всякой всячиной, откуда была извлечена бутылка сиропа с ярлыком: 'Ребенку Э. Ньюкому. Принимать по чайной ложке при тяжелых приступах кашля'.
— О голубой простор! Ты веселишь и пленяешь мой взор!.. — выводила девочка своим звонким голоском (эта песенка, кажется, тогда только появилась). — Жить здесь куда приятней, чем сидеть дома и любоваться мерзкими фабричными трубами! Какой душечка этот доктор Бальзам, что послал нас сюда. До чего милый домик! Здесь у всех хорошее настроение, даже у мисс Куигли, мамочка. И комнатка такая хорошенькая, и обивка, и… диван такой мягкий!.. — И она повалилась на диван. По правде сказать, это роскошное ложе принадлежало преподобному Чарльзу Ханимену еще в бытность его студентом Оксфорда; оно досталось ему от юного Дауни из Крайстчерч-колледжа, когда этого джентльмена выгнали из университета.
— Внешность нашей хозяйки совсем не отвечает описанию доктора Бальзама, — заметила мать. — Он говорил, что помнит ее хорошенькой и миниатюрной, еще с тех дней, когда учился у ее батюшки.
— Просто она выросла, — предположила девочка, и с дивана снова раздался веселый смех: мальчик готов был смеяться любой шутке, удачной или неудачной, сам ли он ее выдумал или услышал от домашних и знакомых. Доктор Бальзам говорил, что в чувстве юмора — его спасение.
— Она больше походит на служанку, — продолжает приезжая дама. — У нее грубые руки, и она все время величает меня 'мэм'. Я страшно разочарована в ней. — И она погрузилась в чтение одного из романов, которые проворный Кун успел разложить на столах вместе со всякими рабочими шкатулками, резными чернильницами, альбомами, календарями, флакончиками, футлярами для ножниц, семейными портретами в позолоченных рамках и прочими безделушками.
Тут в комнату вошла особа, которую принимали за хозяйку дома, и леди поднялась ей навстречу. Маленький шутник на диване, обхватив сестренку за шею, шепнул ей на ухо:
— Ну чем она не хорошенькая девушка, Эт? Я непременно напишу доктору Бальзаму, что она очень выросла.
И, не выдержав, рассмеялся так заливисто, что удивленная Ханна только и могла сказать:
— Ах ты милый малютка! А когда ему подавать обед, мэм?
— Благодарю вас, мисс Ханимен, в два часа, — ответила леди, величаво кивая. — В Лондоне есть один проповедник по фамилии Ханимен. Он вам не родственник?
Теперь приезжей даме пришел черед удивляться: лицо рослой женщины так и расплылось в улыбке, и она промолвила:
— Господи, да это вы небось про мистера Чарльза, мэм! Ну да, он живет в Лондоне.
— Ах, вот как?
— Извините, мэм, но вы, как видно, принимаете меня за хозяйку, мэм! — воскликнула Ханна. Больной ткнул сестренку в бок слабым кулачком. Если смех излечивает, то Salva est res [31]: пациент доктора Бальзама был явно вне опасности. — Мистер Чарльз — это брат хозяйки, мэм, а у меня нет братьев, мэм, и никогда не было. Только сыночек, что служит в полиции, мэм, спасибо на добром слове. Ах господи, совсем позабыла! Хозяйка велела сказать, мэм, коли вы отдохнули, она пожалует к вам с визитом, мэм.
— Ну что ж!.. — с натянутым видом произнесла приезжая, и Ханна, приняв это за приглашение для своей хозяйки, удалилась.
— Видно, эта мисс Ханимен здесь важная персона, — говорит леди. — Когда сдаешь комнаты, с чего так заноситься?
— Но ведь мосье де Буань, у которого мы жили в Булони, маменька, ни разу не заходил к нам, — возразила девочка.
— Полно, милочка! Мосье де Буань совсем, другое дело. А когда…
Тут распахнулась дверь, и крошечная мисс Ханимен в огромном, увитом лентами чепце, из-под которого выглядывал ее лучший каштановый шиньон, и в лучшем черном шелковом платье с ослепительно сверкавшими на нем золотыми часиками, вплыла в комнату и чинно присела перед новой постоялицей.
Та удостоила мисс Ханимен легким кивком, за которым последовал второй, когда хозяйка сказала:
— Рада слышать, что ваша милость довольны помещением.
— Да, вполне, благодарю вас, — важно ответила приезжая.
— А какой у вас чудесный вид на море! — воскликнула Этель.
— Здесь из каждого дома вид на море, Этель! Насчет платы, надеюсь, все уже улажено? Моим слугам
