Я смотрю на свою голень. Почему-то я знаю, что она должна быть сломана. Открытый перелом. Белая кость, торчащая из рваной раны… Ничего этого нет. Только розовое пятно шрама на загорелой коже.
– Майор Грива! – раздается голос за спиной.
Оборачиваюсь. Слишком резко. Что-то опять опрокидывается. Короткая боль в предплечье…
Я узнаю его не сразу, невысокого крепкого японца в тщательно отутюженной бледно-голубой одежде (Одежде! Как давно я не видел одетых людей!), с радужным значком на груди. На плечах его узенькие серебристые полоски с золотыми значками…
Потом у меня в голове словно вскрывается какой-то шлюз – и я понимаю, что это погоны. Погоны специального координатора Всемирного комитета по выявлению и пресечению несанкционированных научных ислледований, чаще называемого «Аладдин». И человек этот мне очень хорошо знаком. Специальный координатор Хокусай Танимура. Мой непосредственный начальник, давний приятель моего деда, Андрея Алексеевича Гривы. А сам я тоже Грива. Артём Алексеевич.
«Ар Т`ом, – приходит откуда-то изнутри певучая фраза. – Ар Т`ом. Изначальный Свет».
– Позволь, я это сниму, – говорит специальный координатор Хокусай и аккуратно отделяет от моей кожи присоску-рефлексор. На моем запястье – свежая ссадина и выдранный «с мясом» наручник фиксатора с обломками крепежа.
Я поднимаю голову и осознаю картину целиком: больничную палату (в некотором беспорядке), группу людей в белой униформе, опасливо сбившихся у двери, пока специальный координатор высвобождает меня из тенет медицинского оборудования.
Кто-то из «белых» робко предлагает помощь.
Хокусай рявкает:
– Прочь!
«Белый» (с облегчением):
– Да, сэр!
«Английский – не родной, – мгновенно выдает включившийся в мозгу анализатор. – Скорее всего, китаец из Гонконга».
Я свободен. И мир, который меня окружает, перестал быть чем-то вроде хорошо прорисованного мультика. Он стал реальностью.
Специальный координатор выпрямляется.
– Ты как? – спрашивает он.
– Вроде в порядке, – я прислушиваюсь к своим ощущениям. Организму все еще кисло, но существенных повреждений не чувствуется. Нога в порядке. Бок? Во мне сидит невнятное воспоминание о том, что у меня сломано ребро. Я помню хрусткий удар сбоку, потом – черную оскаленную рожу… Я ощупываю бок. Кости целы, боли нет… Есть шрам. Значит, не галлюцинация. Ни хрена не помню. Только какие-то обрывки. Будто сон видел. И забыл.
– Что со мной было? – Мой голос звучит хрипло, но вполне внятно.
– Хороший вопрос, – по-японски произносит Хокусай.
Он делает знак «белым» – и те безропотно покидают палату.
Специальный координатор закрывает дверь. Потом достает из кармана плоскую фиговину, в которой я опознаю мощнейший «экран».
Итак, дальнейший разговор будет сугубо конфиденциальным.
Хокусай смотрит на меня. Эмоций у него на лице не больше, чем у скифской «каменной бабы». Но я чувствую за этой восточной маской настоящее кипение страстей.
– Мне бы тоже хотелось знать, что с тобой было, – произносит он. Мягко, не в императиве. – Ты можешь об этом рассказать?
Я пытаюсь порыться в памяти, восстановить растаявший сон – и сразу обнаруживаю, что это очень трудно. В памяти какие-то обрывки. Отдельные картинки. Какой-то чудовищный зверь с разинутой пастью, бескрайняя равнина, на которой пасутся миллионные стада антилоп, черный человек в уродливой маске… Ни одного связного воспоминания. Словно в моей памяти – здоровенный черный ящик с крохотными дырочками, сквозь которые можно разглядеть какие-то невразумительные фрагменты общей картины. А вот внутрь «ящика» не попасть. Доступ закрыт. Последнее четкое воспоминание: женское лицо, очень красивое и очень несчастное, жуткая боль во всем теле, собственная нога, сломанная (кость торчит из кожи), и страшная всепоглощающая мысль: всё! Конец!
Конец. Больше я не помню ничего.
– Не получается? – сочувственно произносит Хокусай. – Попробую тебе помочь. Год назад мы провели эксперимент…
По мере того, как он рассказывает, я вспоминаю…
Сначала – «ифрит». Официально – феномен спонтанной деструкции. Нечто, порождающее губительные природные катаклизмы: эпидемии, землетрясения, наводнения. Страшный джинн, разбуженный космическими экспериментами НАСА. Механизм – неизвестен. Зато известен «спусковой крючок». Научные исследования. Не все. Только те, которые по каким-то причинам «нравятся» чертову джинну. Полный список предпочтений тоже неизвестен. Среди особых «любимцев» – работы в области генома. И направления, связанные с космической экспансией. Есть мнение, что за «ифритом» стоит некий космический разум. Есть мнение, что «ифрит» – некая спонтанная реакция «первой» природы в ответ на агрессию со стороны природы «второй», созданной человеческой расой. Есть мнение… Впрочем, мнений много – толку от них мало, хотя каждая из великих держав вкладывает немалые средства в исследования феномена.
На планетарном уровне «ифритом» занимается Международный координационный Центр по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции. Изначально его задачей была именно координация общих усилий. А для решения чисто практических задач Центру была придана силовая структура: Всемирный комитет по выявлению и пресечению несанкционированных научных исследований, сформированный на базе ставшего ненужным Антитеррористического комитета. Данная силовая структура получила прозвище «Аладдин» – по аналогии с популярным героем галофильма, управлявшего свирепым ифритом с помощью магического кувшина.
Аналогия не оправдалась. Новому «Аладдину» удалось лишь отчасти снизить активность феномена. Зато уже через три года «Аладдин» превратился в самостоятельную организацию, активно накапливающую информацию и научные технологии и не намеренную делиться этими накоплениями с кем бы то ни было. Международный центр, частью которого был «Аладдин», сам стал придатком собственного подразделения. Не удивительно. У кого сила, тот и командует.
А потом случилась история с «трехглазым пессимистом», пришельцем непонятно откуда, обладавшим «замечательной» способностью вызывать у тех, кто вступал с ним в непосредственный контакт, непреодолимое желание покончить с собой. Единственным исключением из этого правила оказался майор Грива. То есть я. В результате нашего общения с «пессимистом» с собой покончил «пессимист».
– Он мертв, – сказал Хокусай. – Но при этом в теле его не наблюдается никаких признаков разложения. Сначала мы держали его в капсуле, потом – в аргоне, а сейчас он хранится в обычной воздушной среде – и никаких изменений. Хотя в том, что он мертв, у наших ученых нет никаких сомнений.
– Может ли умереть тот, кто не рождался… – пробормотал я.
– Что? – переспросил Хокусай.
– Ничего, это я так, себе. Продолжайте, Танимура-сан, прошу вас.
А «ифрит» тем временем преподнес человечеству новый неприятный сюрприз: феномен немотивированной агрессии. Именно мне принадлежала сомнительная честь обратить внимание общественности на это явление, поскольку я стал объектом этой агрессии. К счастью – только объектом, а не «инфицированным». Страшно представить, что мог бы сотворить человек с моей подготовкой. Но – Бог миловал.
Позже возникла гипотеза о том, что эта новая беда как-то связана с «пессимистом», а еще через некоторое время наш математический гений Колосов просчитал ближайшие перспективы человечества, и перспективы эти оказались очень печальными. Тогда и начал разрабатываться некий проект, безумная помесь аналоговой магии и передовой науки. Итогом его была пирамида, набитая «умным железом». А внутри пирамиды, как положено, – свой мертвец. С тремя глазницами. И я – храбрый парень, которого
