Тюдоры. «Золотой век»

11 мая 1559 года он произнес в церкви Св. Иоанна в Перте такую проповедь «…о губительности идолопоклонства и незаконности правления королевы-регентши Марии де Гиз…», что в городе начался мятеж. К нему вскоре примкнули влиятельные люди, и восставшие вскоре захватили Эдинбург. На следующий день после этого знаменательного события случилось другое, пожалуй, еще более знаменательное: король Франции, Генрих Второй, был смертельно ранен на турнире[26].

16-летняя королева Шотландии, Мария Стюарт, была замужем за принцем Франциском, наследником французского престола, и после смерти короля Генриха Франция и Шотландия становились чем-то вроде единого государственного организма.

Молодая чета – Франциск Второй и его жена, Мария Стюарт, – становились королем и королевой Франции и Шотландии. Союз «и», стоящий между названиями двух королевств, весил очень много. Положим, королю Франциску Второму было всего 15 лет, но ему было на кого положиться. Во Франции дела правления взял в свои руки дядя Марии Стюарт, брат ее матери – герцог де Гиз. Он был лучшим из французских полководцев – Кале в свое время взял именно он. Понятное дело, следовало ожидать французской интервенции.

Спасения можно было чаять только от Англии, и Джон Нокс воззвал к помощи королевы Елизаветы. В обычных обстоятельствах она не шевельнула бы и пальцем – но обстоятельства не были обычными. Представлялся шанс убрать французскую угрозу с северной границы Англии – и уже в июле 1559 года Уильям Сесил начал оказывать помощь шотландским протестантам, как он говорил: «…сперва словами, потом – деньгами, а потом, если будет надо, и оружием…»

Королеву Елизавету он убедил довольно быстро – то, что принципы и интересы не всегда совпадают, и то, что интересы, как правило, важнее принципов, она понимала не хуже своего многоумного советника. Но действовать надлежало осторожно – с Францией существовал договор, в котором была и статья «… о неоказании помощи мятежникам…».

Так что деньги в Шотландию переправляли в виде золотых монет французской чеканки, иметь дело с Джоном Ноксом королева отказалась, и ставка была сделана на графа Аррана. Он, правда, долго жил во Франции, но он набрался протестантских идей от женевских проповедников.

Сесил посчитал, что на него можно рассчитывать.

III

Послом Елизаветы в Париже был сэр Николас Трокмортон – тот самый, который доставил ей кольцо, снятое с пальца скончавшейся королевы Марии. Понятное дело – послом он стал не только по этой причине. Он был родственником Катерины Парр, в доме которой после смерти Генриха Восьмого подрастала принцесса Елизавета, и все, кто был близок к ее мачехе, пользовались ее расположением.

Сэр Николас был убежденным протестантом.

Он вручал свои верительные грамоты, адресованные новому королю Франции, Франциску Второму, и обменивался комплиментами с фактическим главой нового режима, герцогом де Гизом, как раз в то время, когда герцог решил разгрузить парижские тюрьмы от накопившихся там еретиков. Их осудили еще при прежнем государе, Генрихе Втором, но покуда не трогали из уважения к чувствам влиятельных вельмож, державшихся идей Реформации, – например, принца Конде.

Герцог де Гиз решил, что это все совершенно излишнее слюнтяйство, и велел отправить осужденных на костер. Заодно был принят новый закон, по которому всякий, кто не донес на подозреваемого в ереси, сам считался еретиком, даже если потом оказывалось, что подозреваемый – добрый католик. Это было отнюдь не так глупо, как казалось, – до принятия этого закона люди, уличенные в том, что дали убежище агенту- провокатору, изображавшему из себя жертву преследований, оправдывались тем, что укрывали не еретика, а католика.

Трудно сказать, с какими чувствами сэр Николас приходил ко двору выразить свое почтение юной королеве Франции и Шотландии Марии Стюарт, известной своим благочестием. Не очень понятно также, как проходила любезная беседа между герцогом де Гизом и его гостем, сэром Николасом Трокмортоном, «… послом дружественной Англии…», когда людей, весьма похожих на сэра Николаса, по приказу герцога де Гиза публично сжигали в целях укрепления морали и единства Королевства Франция.

Возможно, в качестве примера сэр Николас Трокмортон смотрел на свою государыню, королеву Елизавету Первую, которая писала в Шотландию самые вежливые письма королеве-регентше Марии де Гиз, сестре герцога де Гиза, в которых уверяла ее, что все слухи о том, что она якобы оказывает помощь протестантской Конгрегации, засевшей в Эдинбурге, – это просто злонамеренная ложь.

В августе 1559 года стало известно, что дон Филипп Испанский покидает свои владения в Нидерландах, где ему пришлось улаживать массу неприятнейших проблем с местной знатью, и направляется обратно, в Испанию. Он предполагал путешествовать морем – и Елизавета Первая отдала строжайший приказ всем своим слугам по всем графствам от Кента до Корнуолла: в случае, если противные ветры или неблагоприятная погода загонят испанские корабли в какой-либо английский порт, властям надлежит встречать дона Филиппа с величайшим почетом и уважением.

Тут надо сказать, что в мае этого же года, примерно дней через десять после начала восстания Джона Нокса в Перте, в Вальядолиде прошло аутодафе. Сам король на нем не присутствовал – он был в Нидерландах, – но зато его сын и наследник, 14-летний дон Карлос, украсил собой список почетных гостей, приглашенных на церемонию. Это было его первое публичное появление на торжественном событии государственного значения.

А все было обставлено действительно очень торжественно – девять мужчин и четыре женщины были сожжены на костре. Некоторые из осужденных были особами высокого ранга – например, уличенный в ереси бывший духовник самого короля Филиппа Второго или виновная в том же самом грехе дочь главы казначейства Кастилии, – но это им не помогло. Заодно спалили и двух евреев, принявших было католицизм, но, по-видимому, отрекшихся от него в пользу своей старой религии. Их покарали «…без милосердия, как отступников…». Дело в том, что в Испании раскаявшихся еретиков не жгли живьем, а милосердно душили прямо у столба, к которому они были привязаны. Ну, а тех, кто отречься не пожелал, или тех, кто был уличен в рецидиве, жгли живыми, но во избежание всяких там инцидентов в духе Томаса Кранмера с его «…последними речами…» им предварительно вгоняли в горло основательный кляп. У испанских инквизиторов был накоплен большой опыт, «…промахов по некомпетентности…» они не допускали – в отличие от своих английских коллег времен королевы Марии Тюдор.

Нечего и говорить, что об этом «…акте веры…» королеве Елизавете было доложено во всех подробностях. Тем не менее отданные ею приказы повелевали всем ее подданным оказывать королю Филиппу, буде его занесет на английскую землю, самое полное почтение.

Это было в высшей степени разумно – Англии в тот момент, когда ее отношения с Францией грозили перейти из дружественных во враждебные, ни в коем случае нельзя было ссориться еще и с Испанией. Как будет сказано через два с половиной века другим выдающимся политиком, Наполеоном Бонапартом:

«…У политики нет сердца, а есть только голова…»

Королева Елизавета в первую очередь была политиком…

Глава 20 Война с Гизами, 1559–1561

I

Глубокой осенью 1559 года советники королевы Елизаветы резко разошлись во мнениях по вопросу о том, следует ли Англии затевать форменную войну на шотландской границе. Николас Бэкон (англ. Nicholas Bacon) был резко против. Как-никак он был видным юристом, лордом-канцлером, лордом-хранителем Большой Печати – и когда он призывал к осторожности, к его мнению стоило прислушаться. Он указывал на совершенно неоспоримые факты – казна была пуста, королева Елизавета уже была в долгу и при этом на очень существенную сумму в 60 тысяч фунтов стерлингов, у нее не было никакой готовой армии, которую еще только требовалось создать и за снаряжение которой еще надо было заплатить, флот из-за недостатка средств находился в большом небрежении и так далее. Многие из знатных дворян, которые в принципе должны были возглавить вторжение в Шотландию в поддержку протестантов, сами симпатизировали католикам.