Не теряя времени, они все разом, точно по команде, уселись за большой стол, заранее приготовленный. Началась игра. До меня долетали слова: 'десять… семь… угол…'. Потом шла расплата крупными деньгами.
Оставшись одна, я вволю предалась наблюдениям. Собравшиеся вокруг стола были люди, зарабатывавшие десятки тысяч рублей в год. Самые скромные из них получали от пятнадцати до двадцати тысяч, но благосостояние не дало им ничего: необтесанные, неопрятные, они производили впечатление каких-то дикарей, и мне странно было видеть мужа в этой компании.
Почему- то у нас на Руси люди, занимающиеся какой-либо специальностью, считают совершенно лишним, кроме своего дела, интересоваться чем-либо отвлеченным, цивилизоваться, расширить свои понятия, культивироваться. Особенно это бросается в глаза среди инженеров. Но тут, на заводе, эти отталкивающие черты были подчеркнуты во сто раз.
К чему таким людям деньги? Живут они в полнейшей мещанской обстановке, бессодержательно, плоско, делясь между небрежно выполняемыми обязанностями службы и ужинами и обедами с реками выпиваемого шампанского, с игрой в карты до зари. Вкусы их, интересы - мелкие, маленькие, разговоры пошлые. В доме у них, как роскошь, конечно, изобилует венская мебель, а я ненавижу ее. Это - шаблонная обстановка для людей без личного вкуса. Говорить с ними было потерянным временем. После первых же слов видно было, что тут нечего ожидать, что мы объясняемся на разных языках. Да я просто и не умела с ними разговаривать.
Меня особенно поразил И., еще не старый человек, суховатый, с косинкой в глазах, с волосами, как, впрочем, и у других, мало знакомыми со щеткой, в неопрятном, издерганном платье. Мягкое белье сомнительной чистоты, с отсутствием пуговиц, обнажало минутами волосатую грудь. Туалет его довершала огромная тяжеловесная цепь от часов, разгулявшаяся по всему животу. Пил он и играл так, как будто дал зарок делать только но всю свою жизнь. Вообще, он сразу показался мне крайне антипатичным. И к чему таким людям деньги? Ведь у них нет никаких потребностей.
Не дождавшись конца этой импровизированной вечеринки, я ушла в свою комнату. За весь вечер к чайному столу никто и не подошел. Чай и шампанское усердно разносил Антон играющим, не прерывавшим ни на минуту своего занятия. Поздно ночью, сквозь сон, я услышала говор, топот и чертыхание расходившихся партнеров.
По первому впечатлению, женский элемент на заводе был тоже невозможный. Там, казалось, не было ни одной интеллигентной женщины. Это были или самого пошлого пошиба архипровинциальные кокетки со скандальной репутацией, или просто разжирелые от избытка, грубые, вульгарные матроны с кучами невоспитанных детей. И все эти дамы были, конечно, на ножах. Едва коснувшись их, я наслушалась от них головокружительных сплетен. Я всегда ненавидела сплетни и сейчас же забывала, что мне рассказывали. Таким образом, я сразу разочаровала в себе тех, кто думал присоединить меня к своим интригам, переманить на свою сторону. Моим невниманием к передаваемым сплетням, моим равнодушием к ним я не понравилась дамам - между нами также не нашлось ничего общего.
Все же одна из них показалась мне более симпатичной и содержательной - это была госпожа М. Но так как она жила на так называемой 'лесопилке', далеко от центра завода, мне редко приходилось с ней встречаться.
Холодно мне было среди этих некультурных людей. Грубость их нравов леденила меня, узость, ограниченность интересов подавляли. Все, что я видела, было так ново, непривычно для меня. Никогда мне не приходилось раньше в своей жизни встречаться с такими людьми. Я точно попала в какой-то особый мир, с особыми нравами, особыми обычаями и особым пониманием всего, чем жизнь красна… Я только смотрела и все больше удивлялась…
При заводе была гостиница, в которой останавливались люди, приезжавшие по делам завода, всевозможные комиссионеры, поставщики, представители известных фирм, а главное, подолгу жили 'приемщики' - артиллерийские офицеры и инженеры. Это были совершенно особенные люди - 'типы'…
Когда поселялся для приемки снарядов какой-нибудь артиллерист, то, начиная с мужа и кончая самым маленьким деятелем завода, все угождало и стелилось перед ним, как перед каким-нибудь принцем. Дело в том, что принимать правительственные заказы следовало бы поручать людям с неподкупной совестью. И несомненно, что если приемщик недобросовестный, то и заказ, вероятно, недоброкачественный. Но когда совесть подкупная, то даже при безукоризненном исполнении заказа разговор очень простой: 'нехорошо' - и уехал.
Такие 'приемщики' жили на заводе иногда восемь месяцев, иногда год, пока вся партия не принята, и,
За год до моего замужества на заводе было построено механическое отделение, где работало две тысячи человек и делались локомотивы. В то время строилась Сибирская железная дорога, и для завода была прямая прибыль поставлять туда свои паровозы. Спустя месяц после нашего приезда на заводе произошло крупное событие: праздновался выход первого паровоза из мастерских. Перед церковью, переполненной рабочими, к этому дню была выстроена высокая платформа, возле которой стоял первенец механического отделения, громадный, красивый, с ярко начищенной медью паровоз, украшенный лентами, гирляндами цветов и флагами. У машины стоял главный машинист и два его помощника в праздничном платье. Торжество началось с обедни. Толпа была так велика, что нас с мужем ввела в церковь цепь стражников, расталкивая толпу и пропихивая нас в образовавшийся проход. Был июнь месяц, и духота стояла невообразимая. По окончании обедни мы перешли на платформу. Началось молебствие и окропление святой водой паровоза, после чего он громкими свистками возвестил о первом своем шаге, торжественно тронулся от платформы к железной дороге и, шипя, ловко маневрируя, удалился. Я с мужем вернулась домой, у нас должен был завтракать весь заводской персонал.
Так как мы, ведя тихую жизнь, еще не успели обзавестись столовым бельем и посудой и для больших приемов еще ничего у нас не было готово, то все необходимое к этому дню пришлось выписывать из орловского клуба. Клубный буфетчик, вероятно, порядочный мошенник, доставил скатерти в ужасном виде: грязные, неглаженые, и, когда я еще одевалась, чтобы ехать в церковь, ко мне в волнении прибежал Антон сказать, что это не столовое белье, а грязные дырявые простыни и их постелить нельзя. Я вышла в столовую и, убедившись, что действительно белье весьма сомнительной чистоты, рассердившись на буфетчика, призвала его и выбранила, сказав: 'Что вы, смеетесь над нами? Это недобросовестно…' Но поправить это уже было невозможно, да и надо было ехать в церковь. Я уехала из дома расстроенная. Потом оказалось, что буфетчик так оскорбился моим выговором, что подал на меня в суд, и мне присудили уплатить ему двадцать рублей!!! Впоследствии, ближе познакомившись с брянским обществом, я поняла, что грязные скатерти не могли шокировать эстетических вкусов обывателей, они этого не замечали, но в тот день мне было страшно неловко перед всеми, и я очень мучилась из-за этой неисправности в моем хозяйстве.
Когда кончился завтрак, мы с мужем и заводским персоналом поехали поздравлять рабочих, собранных по цехам в большом рабочем парке, где были расставлены столы с дымящимися кушаньями, водкой и пивом. Подъезжая к каждому цеху, я оставалась в коляске, а муж подходил к рабочим и после нескольких приветственных слов зачерпывал кружечкой водку в стоявших тут же огромных бочках, поднимал кружку и произносил тост, на что рабочие отвечали дружным 'ура', после чего окружали его, хватали на руки и начинали качать. Я с ужасом должна была смотреть, как над этим морем голов выскакивали то голова, то ноги, то весь корпус бедного Вячеслава - и так во всех цехах.
Следя за всем издали, я не могла не заметить, что, несмотря на единодушные крики 'ура', качания и веселье, в стороне стояли группы людей со скрещенными руками, угрюмо, недобрыми глазами глядящие на угощения и не принимавшие участия в общем веселье, точно строго осуждая его. На минуту это привлекло мое внимание, но я скоро рассеялась и забыла спросить кого-нибудь, что означали эти недовольные лица.
