Джулия кивнула и заметила темно-зеленую татуировку, расплывшуюся от времени, выглядывавшую из-под закатанного рукава трактирщика, когда он потянулся за меню. Похоже, какие-то буквы в рамочке — имя или, может быть, название корабля.
— Салат и кофе входят в цену, — добавил трактирщик и юркнул в кухню.
Леннарт поднялся, чтобы взять салат, Джулия пошла следом.
— Леннарт! — послышался мужской голос с другой стороны зала, когда они возвращались к своему столу. — Леннарт!
Полицейский тихо вздохнул.
— Я скоро вернусь, — негромко сказал он Джулии и пошел к мужчине, который звал его. Пожилой, с красным лицом и в когда-то голубом комбинезоне. Джулия одна сидела за столом и смотрела, как он, жестикулируя, что-то объясняет Леннарту, умудряясь при этом оставаться мрачным и угрюмым. Леннарт спокойно и коротко ответил, и краснорожий принялся жестикулировать опять.
Через несколько минут Леннарт вернулся к столу и едва успел сесть, как Кент принес им две полные тарелки пахучей горячей лазаньи. Леннарт опять вздохнул.
— Извини, — сказал он Джулии.
— Да ничего.
— Понимаешь, какая история: кто-то взломал его сарай и спер канистру бензина, — объяснил Леннарт. — Работать участковым не скучно, есть чем заняться. А теперь давай есть.
Он наклонился над своей тарелкой, Джулия сделала то же самое. Она проголодалась, а лазанья была хороша, фарша не пожалели. Когда тарелка Леннарта опустела, он отхлебнул пива и откинулся на спинку стула.
— Значит, ты приехала повидать отца? — спросил он. — Я уж было подумал — загорать и купаться.
Джулия улыбнулась и замотала головой.
— Нет, конечно, — ответила она. — Хотя на Эланде хорошо и осенью.
— Йерлоф вроде нормально себя чувствует, — сказал Леннарт, — ну, кроме ревматизма, конечно.
— Да… у него синдром Шёгрена, — объяснила Джулия. — Это разновидность ревматических болей, обычно в конечностях, приступами — приходят и уходят. Но голова у него ясная, и он по-прежнему собирает кораблики в бутылках.
— Да, и отличные. Я вообще-то подумываю заказать один в контору, но пока так и не собрался.
Они помолчали. Леннарт допил пиво и негромко спросил:
— Ну а ты-то как, Джулия? Ты сейчас нормально себя чувствуешь?
— Ну да, — быстро ответила она. Конечно, в общем-то это было враньем, но ей показалось, что полицейский спросил искренне, и она добавила: — Ты хочешь сказать… после вчерашнего?
— Ну, — ответил Леннарт, — в какой-то степени да. Но я хотел и спросить — после того, что случилось давно…. ну тогда, в семидесятом.
— А…
Значит, Леннарт знает. Ясное дело, знает. А она как думала? Он тридцать лет здесь полицейский, он же ей сам об этом сказал. Точно так же, как и у Астрид, у него хватило духу заговорить на запретную тему. Спокойно и осторожно, о том, от чего ее сестра устала еще много лет назад, о чем не рисковали заговаривать даже близкие родственники.
— Ты тогда был там? — негромко спросила она.
Леннарт поглядел на скатерть. Он медлил с ответом, как будто бы ее вопрос затронул какие-то неприятные для него воспоминания.
— Да, я там был и искал, — сказал он наконец. — Я был одним из первых полицейских, которые прибыли к вам в Стэнвик. Я разбил людей на группы, чтобы прочесать берег. Мы там весь вечер искали, закончили в первом часу. Когда ребенок пропадает, никто не остается равнодушным.
Он замолчал.
Джулия вспомнила, что Астрид Линдер сказала почти то же самое. Она упорно смотрела на стол, ей очень не хотелось расплакаться, особенно перед полицейским.
— Извини, — произнесла она секундой позже, когда слезы все же полились.
— Да не за что тут извиняться, — успокоил Леннарт, — я тоже иногда плачу. — Голос у него был ровный и спокойный, как непотревоженная водная гладь.
Джулия поморгала и сконцентрировалась на его серьезном лице, пока у нее не прояснились глаза. Ей обязательно надо было что-то сказать, что угодно.
— Йерлоф, — начала она и прокашлялась, — он сомневается насчет того, что Йенс, мой сын, утонул.
Леннарт смотрел на нее.
— Ах так, — только и сказал он.
— Он… он нашел сандалию, — продолжила Джулия, — маленькую мальчишескую сандалию, такую же, какая была на Йенсе, когда он…
— Сандалию? — Леннарт продолжал смотреть на нее. — Мальчиковую сандалию, ты ее видела?
Джулия кивнула.
— Ты ее признала?
— Да, может быть. — Джулия поднесла к губам стакан с водой. — Сначала я в этом была уверена, а сейчас уже и не знаю. — Она посмотрела на полицейского. — Это все давно было. Иногда думаешь, что есть вещи, которые никогда не забудешь, а выходит по-всякому.
— Я бы хотел на нее поглядеть, — сказал Леннарт.
— Думаю, это правильно.
Джулия не знала, что Йерлоф об этом подумает, как ему понравится вмешательство полиции. Но для нее это не играло большой роли, Йенс был ее сыном.
— Как ты думаешь, это что-нибудь значит? — спросила она.
— Я считаю, что надеяться на многое особенно не стоит, — ответил Леннарт и добавил: — Значит, Йерлоф на старости лет занялся частным расследованием?
— Частным расследованием… Ну да, может, и так, — вздохнула Джулия.
Ей было хорошо оттого, что она могла говорить обо всем этом с кем-то еще кроме Йерлофа.
— У него куча теорий, или, как там правильнее, гипотез. Я точно не знаю, что он думает. Йерлоф сказал, что сандалию ему послали в конверте по почте без обратного адреса. И он еще рассказал про одного человека, которого зовут Кант, который…
— Кант? — быстро спросил Леннарт. Казалось, это имя его ошарашило. — Нильс Кант, он так сказал?
— Ну да, — ответила Джулия, — он родом из Стэнвика, но его там уже не было, когда я родилась. Я сегодня ходила на кладбище, и я видела…
— Что он похоронен там, возле стены, — продолжил за нее Леннарт.
— Да, я видела надгробие, — сказала Джулия.
Полицейский смотрел перед собой, его плечи опустились, казалось, что он внезапно от чего-то очень устал.
Нильс Кант… он заслужил смерти.
Здоровенная, изумрудно переливающаяся на солнце муха с жужжанием летела над пустошью. Она расчерчивала воздух между можжевеловыми кустами и травостоем[41] и в конце концов тяжело приземлилась на раскрытую ладонь. Крылья мухи замерли, она напрягла лапки, готовая взлететь при малейшей угрозе, но лежащая в траве рука не шевелилась.
Нильс Кант стоял с дробовиком на изготовку и смотрел, как навозная муха располагалась на постой на руке немецкого солдата.
Немец лежал на спине, глаза открыты, лицо повернуто набок. Можно было с легкостью поверить, что он изучает муху, если бы не один пустячок: у солдата не хватало части шеи и плеча, вырванных дробью после выстрела Нильса. Кровь пропитала его китель, и, уж конечно, он ничего не видел.
