парила вокруг корабля. Нильс счел это хорошим знаком и решил пожить какое-то время в Бразилии. Он без сожаления оставил «Селесту Хорайзон» и психа капитана Петри.
В гавани Сантоса он первый раз увидел бомжей. Их вид наполнил все существо Нильса ужасом. Не успела «Селеста Хорайзон» причалить, как они уже толпились на пирсе. Они брели неверными шагами, все в лохмотьях, с пустыми взглядами.
— Бомжи, — сказал шведский моряк с презрением — он стоял у релингов рядом с Нильсом — и добавил: — Если будут слишком близко подходить, бросай в них углем.
Бомжи были отбросами общества. Бывшие моряки из Европы, которые, оказавшись на берегу, ушли в запой. А их корабли отчалили без них. Или их списали с судна и оставили на суше.
Нильс не был бомжем, он мог себе позволить жить в гостинице. Он пробыл в Сантосе несколько месяцев. Он пил вино в барах — роскошь, бомжам совершенно недоступная, бродил по белоснежным пляжам за городом, учился испанскому и португальскому. Но говорил редко, только по необходимости. Он немного похудел, но по-прежнему выглядел внушительно. Его даже ни разу не пробовали ограбить. И Нильс постоянно тосковал по дому, по Эланду. Каждый месяц он посылал открытку без обратного адреса матери, чтобы она знала, что с ним все в порядке.
На испанском торговом судне он отправился дальше, в Рио. Там было больше людей, больше нищих, больше богатых, больше жирных тараканов и больше бомжей, причем и в порту, и на пляжах. И все повторилось опять. Он бродил без цели, тосковал по дому, пил вино и в конце концов оказался на другом корабле просто, чтобы убраться оттуда. В качестве платы ему пришлось драить палубу и мыть на борту посуду.
Город за городом складывались в длинный ряд: Буэна-Вентура, Ла-Плата, Вальпараису, Канарал, Панама, Сан-Мартин. Там было полно французов и голландцев. А в Гаване на Кубе — американцев. И каждый последующий город оказывался ничем не лучше того, который остался позади.
Как только Нильс оказывался в новом месте, он тут же слал открытку матери. Он ничего не писал, но все же Вера могла понять, что Нильс жив и думает о ней. Нильс старался вести упорядоченную жизнь: не тратил деньги на женщин и обходился без скандалов и драк.
Он хотел добраться до Соединенных Штатов и получил место на французском корабле, который плыл в развеселую Луизиану. Улицы Нового Орлеана были освещены теплым золотистым светом из баров. Но он не мог оставаться в Америке, потому что у него не было шведского паспорта. Конечно, если заплатить, то проблема бы решилась. Но у Нильса не было такой возможности. Он опять сел на корабль и поплыл обратно, на юг.
Мысль о возвращении в Южную Америку не очень его радовала, и перебираться через границу там тоже становилось все труднее. Поэтому он сошел на берег в Коста-Рике, в портовом городе Лимон, и остался там.
Он прожил в Лимоне больше шести лет. Город между морем и джунглями. В парящем тропическом лесу за городом находились банановые плантации. Там росли азалии, большие, как яблони, но Нильс туда не ходил. Ему не нравилось, он тосковал по пустоши. Джунгли пахли как старая компостная куча и душили его, а прямые улицы Лимона при каждом дожде заливало, и они превращались в клоаку.
Дни, недели, месяцы неслись чередой, нанизываясь друг на друга.
После того как Нильс прожил в Лимоне год, он в первый раз написал матери настоящее письмо, в котором немного рассказал о том, что с ним случилось, и дал ей свой адрес.
Пришел ответ и немного денег. Нильс написал снова. Он умолял мать помочь: попросить дядю Августа. Нильс хотел вернуться обратно. Он пробыл вдали от Эланда больше десяти лет. Какое наказание может быть хуже? Если кто-то и мог переправить Нильса домой, так это был дядя Август. У его матери Веры имелся характер и сила воли, но она никогда не смогла бы сама организовать его возвращение.
Прошло время, и вот теперь Нильс сидел с конвертом на столе рядом с кружкой вина. На конверте черными чернилами был написан его адрес в Лимоне и шведская почтовая марка в сорок эре. Письмо было отправлено из Швеции три недели назад. Там имелся чек на двести долларов. Нильс перечитывал письмо снова и снова.
Оно оказалось от дяди Августа из Рамнебю в Смоланде. Он услышал от своей сестры Веры, что Нильс в Латинской Америке и что он хочет домой.
«Ты не можешь вернуться домой, Нильс, никогда».
Так написал дядя Август. Эта фраза все время стояла у Нильса перед глазами. Письмо короткое, всего одна страница. По сути, там было несколько вежливых, ничего не значащих фраз и то, самое короткое, предложение, которое Нильс перечитывал снова и снова:
Нильс пытался забыть эти слова, но у него не получалось.
Он посмотрел на них еще и еще раз, казалось, что участковой Хенрикссон стоит у него за спиной и улыбается, повторяя: «Никогда, Нильс».
Он налил себе в кружку красного вина. Комары, здоровенные, как шведская монета в одну крону, зудели над пляжем, блестящий таракан полз по деревянному полу. Из темноты возле бара слышался громкий смех, на грязных улицах города трещали мотоциклы — тишины в Лимоне не бывало. Нильс, закрыв глаза, пил. Мир кружился перед ним, он был болен.
— Quiero regresar a casa, — шептал он в темноте.
Никогда.
Нильсу исполнилось всего тридцать, он еще был молодой. Он решил, что не должен слушать дядю Августа, а вместо этого еще раз написать матери, просить ее, умолять — она о нем позаботится.
«Ты можешь вернуться домой, Нильс» — это те слова, которые он ожидал увидеть в письме матери. И он надеялся, что так оно и будет.
20
Йерлоф восседал в кресле-каталке, они ехали через кладбище. Йерлоф размышлял. Судя по всему, Эрнст что-то подозревал и у него с кем-то была назначена встреча. Но Эрнст умер. Что же он все-таки раскопал?
Что это была за встреча? Деньги? Но Эрнст никогда особенно деньгами не интересовался, по крайней мере насколько известно Йерлофу. Он был вполне доволен своей работой в каменоломне. Денег от продажи скульптур туристам хватало и на еду, и на содержание дома, он сумел даже кое-что подкопить.
Что же все-таки произошло? И почему Эрнст не захотел рассказывать Йерлофу о своей новой теории об исчезновении Йенса?
И еще вот это: скульптура, которую он вырезал и назвал камнем Канта. Что он хотел этим сказать, что это означало?
Йерлоф до бесконечности мог ломать себе голову и пытаться ответить на эти вопросы, но все его раздумья шли по одному и тому же замкнутому кругу. Но все же он поймал себя на том, что все время исходит из одной и той же предпосылки: Нильс Кант жив, он каким-то образом сумел инсценировать свою смерть, а на самом деле благополучно вернулся в Швецию под другим именем. Так, по крайней мере, думал Йерлоф. И в этом случае любой, кто пытался докопаться до правды, был для Канта опасен.
— Ты готов, Йерлоф? — спросила Астрид, когда они подъехали к дому для собраний. — Он кивнул. — Ну, тогда заезжаем, — сказала она, крепче ухватившись за ручки, чтобы вкатить Йерлофа наверх по пандусу.
Часть людей уже разъехалась, но все же внутри было не протолкнуться. Многие спрашивали Йерлофа, как он себя чувствует, но после третьего по счету участливого вопроса Йерлоф опустил ноги на пол и заставил себя встать. Он хотел показать всем, что, несмотря на боли, может ходить. Что он не инвалид.
Астрид откатила кресло-каталку в сторону. Йерлоф стоял, опираясь на палку, и разговаривал со
