победы в Египте – ни для кого и ни для чего»… Но, понятно, вслух он этого не сказал.
Ничто не могло нарушить его хорошее настроение. Он приказал выставить портрет сына перед палаткой – чтобы гвардия могла так же любоваться на дитя великого человека – и некоторое время стоял тут же, слушая, что говорят его «ворчуны».
– Будем надеяться, что он пойдёт по стопам отца! – сказал один сержант.
– А покамест пожелаем ему усов! – продолжил второй и оба захохотали. С ними засмеялся и Наполеон. Он дал гвардейцам по наполеондору и велел выпить за счастье Римского короля.
«Может, и не слава главное в жизни, а вот он, мой сын? – думал он. – Потому что не будет сына – кому я передам мою империю? С другой стороны: не будет славы – нечего и передавать. Кто бы я был без моей славы? И где бы я сейчас был?».
Он вспомнил ответ Талейрана: «Я был бы епископом», и подумал: «А я был бы самое большее капитаном. И если для исполнения мечты необходимо перевернуть весь мир, значит, надо его перевернуть!»..
Глава шестая
Александр Щербинин, один из квартирмейстеров, ещё утром решил, что надо проехать по полю несколько раз из конца в конец. «Мало ли куда пошлют, – подумал Щербинин. – Под огнём-то дорогу ни у кого не спросишь»…
Он проехал поле от фланга до фланга и от деревни Псарёво, бывшей ещё дальше Татарок, до батареи Раевского. Через какое-то время поле, наконец, уложилось у него в голове и он мог мысленно окинуть взглядом любой его уголок. Между тем, времени до темноты и сна ещё оставалось немало. «Как тянется день… – подумал Щербинин. – Да и понятно, почему: завтра бой, не по себе». Этим «не по себе» он заменил слово «страшно», которого не могло быть у русского офицера в лексиконе даже наедине с собой. Завтрашняя битва должна была стать первым большим сражением для Щербинина. От этого, кроме «не по себе», было ему и любопытно – как это бывает, когда тысячные массы войск идут друг на друга, когда стреляют многие сотни пушек? «Завтра всё узнаю…» – подумал он, пытаясь вообразить себе стрельбу тысячи орудий. До этого он только в Витебске был в бою, но там была арьергардная схватка. «Ну может сто пушек было на поле, а и то едва не оглох»…
Вечером Щербинин ехал в сторону Семёновского – решил посмотреть, много ли успели построить на флешах, после чего намеревался ехать уже в Татарки – чиститься перед боем да спать. Но тут догнала его попутная коляска, в которой Щербинин увидел Беннигсена и генерала Ожаровского.
– Щербинин! Поезжайте за нами! – прокричал Беннигсен на ходу. Щербинин приложил два пальца к киверу и поехал следом за коляской.
«Чего это Беннигсен такой хмурый?» – подумал Щербинин, не знавший о споре Беннигсена и Толя на кургане.
После того, как Кутузов подозвал к себе Толя, Беннигсен понял, чью идею предпочтёт этот русский старик. Ледяное спокойствие Беннигсена не позволяло ему показывать возмущение, но сдерживался он в этот момент с трудом. «Кутузову не нужны в советчиках ни я, ни Багратион, ни Барклай, никто из тех, кто потом, в случае успеха, мог бы оспорить лавры. Вот Толь – да, Толь будет благодарен за ту иллюзию власти, которую даёт ему Кутузов… Именем Кутузова Толь распоряжается всей армией, это счастливейшие дни его жизни…» – угрюмо думал Беннигсен, уже четыре часа ездивший по полю чтобы просто занять себя и утомить. (Надо было бы тогда ехать верхом, но от сегодняшних холода и сырости, или к завтрашней перемене погоды разболелась одна из его старых ран). Впрочем, была в этой езде по полю и служба: взглядом старого служаки, он смотрел, в каком состоянии полки, какие они занимают места.
Щербинин не знал, куда велено ехать кучеру и мог только гадать. «Это куда же они правят? – проверял он сам себя. – К Тучкову что ли? Так и есть – к Тучкову»…
– Что это, кто так поставил войска?! – проговорил вдруг довольно громко Беннигсен. 3-й корпус стоял едва ли не в чистом поле, без укреплений и естественных укрытий, и даже Утицкий курган, который мог бы быть ему опорным пунктом, имел далеко позади себя.
Щербинин знал о том, что Кутузов разместил 3-й корпус возле Утицы скрытно, чтобы по истощении неприятельских сил пустить ему в тыл свежее войско. Правда, сегодня Щербинин у Утицы уже был и удивился тому, что корпус вовсе не стоит скрытно – негде ему было возле Утицы стоять «скрытно»: вместо леса был кустарник да и тот жидкий.
То же самое, видимо, удивило и Беннигсена, когда он добрался до корпуса Тучкова. Сам Тучков отыскался вскоре на обочине Старой Смоленской дороги.
– Полагаю, Николай Алексеевич, что вам следует переместить войска ближе к линиям Багратиона… – сказал Беннигсен, выговаривая слова с акцентом. – Здесь ваш корпус будет бесполезен…
– Но если мы, Леонтий Леонтьевич, перейдем на указанное вами место, то окажемся на склоне горы, внизу от неприятеля, и сами напросимся на истребление… – отвечал Тучков.
«Почему он не говорит, что поставлен здесь в засаде? – подумал Щербинин. – Он что же – сам про это не знает?!»..
– Николай Алексеевич, вы неправильно поняли меня, – сказал Беннигсен, холодно глядя на Тучкова своими странными глазами. – То, что я говорил о перемещении вашего корпуса, это не совет, а приказ мой, как начальника Главного штаба соединённых армий…
Тучков вдруг подумал: «А вот и на императора Павла поди так же смотрел, а потом убил»… В 1807 году Беннигсен был его командиром, и с тех пор Тучков с почтением относился к этому генералу – всё же при Прейсиш-Эйлау непобедимый Наполеон впервые не победил. Но про цареубийство забыть не мог.
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – отчеканил он, подчёркивая эту фразу отданием чести. Этим Тучков хотел показать, что с решением Беннигсена не согласен.
«Видать, отменил Кутузов засаду… – подумал Щербинин. – А жаль – то-то французы бы завтра удивились! А то, может, и Беннигсен не знает про это? Но как же – вот я, свитский поручик, знаю, а он, начальник Главного штаба – нет? Не может такого быть»..
Убедившись, что 3-й корпус пришёл в движение, Беннигсен велел кучеру погонять в Горки, в Главный штаб. Щербинин, решив, что уже достаточно покружил по полю, поехал следом, размышляя, почему Кутузов вдруг отказался от идеи обхода. Какое-то сомнение точило Щербинина. Только доехав до Главной квартиры, и увидев, что Беннигсен вошёл в избу, занимаемую Кутузовым, Щербинин перестал сомневаться – да, и впрямь отменили обход.
Не мог же Щербинин предположить, что Кутузов не поставил в известность о своей задумке ни Тучкова, ни Беннигсена, да и вообще почти никого, кроме Толя, всё по той же, приобретённой после злосчастной шутки над Румянцевым, привычке многое, если не всё, держать в себе…
Глава седьмая
Строить флеши перед деревней Семёновское решено было ещё вечером 23 августа, но земля оказалась с большими камнями, для возведения бруствера приходилось собирать вокруг пахотную землю, так что работы шли медленно.
Флеши были устроены хитро, с умыслом: две впереди, а одна позади них, на высоте, так, что из неё можно было расстреливать всё внутри первых двух укреплений в случае их захвата неприятелем (эту-то флешь не видел Наполеон при объезде поля, и 26 августа она доставила французам немало неприятностей).
Для строительства и разных прочих нужд разобрали деревню Семёновское, из домов которой уцелели лишь два – один из них занимал Багратион, другой – его дежурный генерал Сергей Иванович Маевский, ещё молодой (33 лет) человек, круглоголовый, лысоватый, всегда чрезвычайно весёлый по природе своей, а в эти дни ещё и по причине приближающегося сражения. На избу его то и дело покушались сапёры, но Маевский поставил возле неё солдата, которому велел говорить, что изба занята под дежурство армии. Это подействовало.
Маевский был во 2-й армии генерал-аудитор (прокурор) и Багратион поначалу относился к нему холодно. Но в перестрелке на подступах к Бородину он попросил Маевского доехать до стоявшей впереди кавалерии с тем, чтобы кто-нибудь из кавалеристов поскакал с приказом к передовым линиям стрелков, бывшим уже в сильном огне.
Маевский усмехнулся и сам поскакал к стрелкам. По возвращении его встречал уже другой Багратион. «Он обнял меня и обворожил новым обращением!» – с удовольствием рассказывал Маевский тем же
