– Слушай, Антон, мне уже пора… – заговорила она.
– Куда пора? Как пора?! – удивился он. – Что значит – пора? – тут он опомнился и попытался повернуть все в шутку: – Отсюда так просто не уходят, только когда я выпущу!
Этим он напугал ее еще больше.
– Нет, я пойду. Все было отлично, работа у тебя интересная, а друзья замечательные!
– Ух ты, мамзель нами брезгуют! – закричала Уткина. Давыдов резко повернулся в ее сторону, собираясь сказать пару ласковых, но тут еще толстяк Протопопов вставил свое:
– Аллочка, не уходите, а кто же будет танцевать на столе?!
Все, кроме Аллы и Давыдова, покатились от хохота. Давыдов и сам бы в другой день посмеялся – шутка в общем-то как шутка – но тут ему хотелось двинуть Протопопова по лбу.
Алла была уже у дверей. Пока Давыдов выбрался из-за стола, она уже отыскала свою шубейку и быстрым шагом шла к выходу. Котенко ее не удерживал: «Вот мне еще не хватало давыдовских баб ловить» – подумал он не без злорадства: обидно было, что такая девочка достанется этому дураку.
– Алла! Алла! – кричал Давыдов, путаясь в сумках и пакетах. Он выбежал в «приемный покой», потом в коридор, выскочил во двор. Алла уже садилась в марковский «УАЗ» ик. Давыдов бросился к передней двери, схватил ручку, но Марков как раз в этот момент нажал на кнопку, заблокировал дверь, и тронулся с места.
– Стой! Стой! Стой, старый хрен! – кричал Давыдов. Но огоньки машины быстро удалялись. – Твою мать! Вот ты же козел, Николай Степанович!
Он еще постоял – вдруг вернутся? Не возвращались. Злоба кипела в Давыдове. Он и раньше понимал, что Алла – девочка не про него, но объяснял это по-своему. «Был бы я офицерик с папочкой под мышкой – поди не удрала бы! – зло думал он. – А с простым ментом западло, да?!» Он тут же вспомнил, почему он простой мент – этот хренов Хоркин! Дать что ли ему по башке?
Давыдов вернулся в подсобку. Компания встретила его радостным ржанием: «Не догнал? Что же ты, Антоша, как же так?»
– Нормальные-то люди уже по два раза трахнулись! – кричала Уткина, глядя на раскрасневшегося и улыбающегося Карташова. – А эту фифу ты еще полгода уговаривать будешь!
– Не грузись, Антон, – хлопнул его по плечу Протопопов. – Вот будет хорошая работа – девки сами приложатся. Прикинь, меня зовут в краевое управление по борьбе с экономическими преступлениями (он поднял вверх указательный палец). Ты же представляешь, какие там деньги ходят?! – и снисходительно добавил: – Это вам не у здешних выпивох мелочь по карманам тырить!
Все снова захохотали. Крейц, почему-то захмелевший сильнее и быстрее других, проговорил:
– А ты, Антоха, мелочь, которую у алкоголиков собираешь, потом в магазине меняешь на бумажки? Я знаю, что те, кто при церкви милостыню просят, так делают!
Он захохотал, считая, что шутка удалась. Захохотали и другие. Давыдов насупился, налил себе одному полстакана и выпил одним глотком. «Суки… Суки»… – подумал он про всех и ни про кого.
Он вдруг вспомнил про летчика в карцере. «Вот с кем хочу выпить!» – вдруг подумалось ему. Он пошел к карцеру и отпер его. Зощенко сидел в углу, пригревшись, в полудреме.
– Эй, летчик, пошли выпьешь с нами! – сказал Давыдов.
«Чего вдруг?» – подумал Зощенко, непонимающе глядя на Давыдова. Тот понял его взгляд и ободряюще махнул рукой: пошли, пошли. Вместе они пришли в подсобку. Только Уткина и Карташов удивились, да и то не очень (Карташов к тому же был уже так пьян, что с трудом фокусировал взгляд) – остальные и не знали, что это задержанный, просто видели, что – новый человек.
– О! Штрафную! Штрафную! – пьяно загудели голоса.
– А ну тихо все! – перекрывая их, прокричал Давыдов. Народ в конце концов умолк.
– Вот мы – ментотня, а это – боевой офицер, летчик, в Афгане воевал. Мы тут у алкашей по карманам шарим, а этот человек кровь свою проливал за мирное небо над нашими пустыми головами! Выпьем! За него! Поклонимся ему!
Все налили, налили и Зощенко. Он удивился, но, подумав, что в России от драки до чествования один шаг, выпил. «Только бы обратно не пошли… – подумал он. – От чествования к драке»…
Ничто, однако, не внушало опасений. Давыдов (они уже познакомились и почти побратались) извинялся и клялся в вечной дружбе. «Если что… Если что… Ты вот звони, и только скажи: «Антоха!» – и я тут как тут»…
– Хорошо, – улыбался в усы Зощенко, отмякнув и глядя на Давыдова, как на пацана – тот и правда годился ему в сыновья.
– Закусывай… – Давыдов подставлял к Зощенко какие-то банки и тарелки. «Откуда запасы?» – удивленно подумал Зощенко. Тут он приметил, что медсестра выскользнула из подсобки, а потом, пару минут спустя, вроде бы покурить вышел один из гостей, толстенький блондин. «А жизнь-то кипит»… – посмеялся про себя Зощенко. Под ухом у него бубнил Давыдов: рассказал, как учился на юрфаке, как его выгнали, намекнул, что погорел ни за что, прикрыл собой одного говнюка.
– Вон тот… – показал он на Хоркина. – И вот он весной будет в офицерских погонах, на чистой работе, а я так и останусь сержантом. Ему в руки все само падает, а от меня, который его своей задницей прикрыл, девчонки носы воротят! Еще бы, я ж в бушлате, от меня кирзой воняет, я на УАЗике, а не в «Волге» с мигалкой! Вот скажи, отец, как быть?
– Ну как… Иди учиться… – степенно ответил Зощенко. Он решил, что раз уж парень попросил совета, то надо говорить с ним всерьез – авось хоть и в пьяном мозгу, а отложится.
– Учиться… Учиться… И еще раз учиться. Как говорил нам великий Ленин… – медленно проговорил Давыдов. Он как-то сразу и сильно опьянел. Он вдруг понял, что жизнь-то свою спустил в унитаз. Кто-то должен был быть в этом виноват.
Тут хлопнула дверь – вернулась Уткина. Протопопов, видать, не расстарался, потому что на лице ее не было умиротворения. Она посмотрела на Зощенко, который был в подсобке самый трезвый, подошла к магнитофону и перекручивала пленку до тех пор, пока не нашла медляк. Когда музыка, тягучая и плавная, зазвучала, Уткина, покачивая широкими бедрами, двинулись прямо на летчика.
– Потанцуй со мной! – проговорила она, закусывая губу. – Ну потанцуй со мной! Ты знаешь, какие призы я брала! – тут в ее пьяном мозгу что-то перещелкнуло и она продолжила: – А та знаешь, как я брала в рот!
Тут же схватив длинный зеленый тепличный огурец, она, запрокинув голову, стала погружать его себе в глотку и затолкала почти полностью! Давыдов захохотал и захлопал в ладоши. Зощенко смотрел на нее круглыми глазами – даже в гарнизонах, где бывали и бывало всякое, он не видел таких баб.
Уткина, вынув огурец, подошла к Зощенко вплотную и снова забормотала: «Потанцуй! Потанцуй!».
– Слушайте, не могу… – ответил, приложив руку к груди, Зощенко. – Вы же видели, как меня помяли. Не могу, извините…
Уткина обозлилась.
– Антоша, накажи его, он не хочет танцевать с дамой… – протянула он голосом обиженной нимфетки.
Давыдов, вот только что хохотавший над тем, как она заглотнула огурец, мгновенно помрачнел и, повернувшись к Зощенко, сердито сказал:
– Что, летчик, рыло воротишь? Тебя в компанию позвали, а ты нашими бабами брезгуешь?!
Не успел Зощенко ответить, как Давыдов резко ударил его прямо в лицо. Зощенко слетел со стула, и, поднимаясь, проговорил:
– Да ты ошалел, сопляк, я тебе в отцы гожусь!
– На хую я видал таких отцов! – закричал Давыдов. Отца он и правда ненавидел – не мог простить того, что тот не отмазал его полностью.
Протопопов и Хоркин захохотали. Уткина, уже вряд ли что-то соображающая, вдруг заголосила:
– Трахните, мальчики, это козла! Если он не хочет такую женщину как я, так он точно пидор!
Протопопов закричал: «Точно, трахнем деда!»
Зощенко, хоть такие резкие перемены не умещались в голове, понял, что дело плохо и надо драться. Он увидел рядом бутылку, схватил ее и ударил того, кто был ближе – Протопопова – по голове. Протопопов рухнул. Хоркин и Давыдов бросились на Зощенко. Уткина выбежала с криком «Убивают!». Зощенко был
