мужчиной!
Он зло посмотрел на Караско.
— Угомони своих! Будет хуже! Все кровью омоетесь!
— Послушай меня, — ответил Караско, наклоняясь к нему. — У тебя мало людей, зачем тебе еще терять? Они бросят бомбу, тебе не помешать. Разойдемся по-хорошему? И все будут живы.
Пастух раздраженно теребил бороду.
— Пусть кидают бомбу. Тебя мы все равно пристрелим. Хочешь жить? Скажи своим выйти.
— Стреляйте, — сказал Караско.
Пастух повернулся к своим людям и выхватил у одного из них ружье.
— Ты смелый человек, — сказал он. — Вставай и иди. Если удача в твоих санях — дойдешь. Нет — умрешь.
— Он встал, — сказал Колотун. — Идет сюда.
Заворчал двигатель. Толпа колыхнулась, пастушата попытались отойти от машины.
— Стоять! — закричал Ушки. — Стоять на месте!
— Отдайте Долгопята!
Танк подвел связанного к двери и наклонил вперед, придерживая за веревки. Кровь капала на снег, заливая его цветом смерти и боли. Ною показалось, что они и не уезжали из Голенищева, просто взяли Голенищево с собой. При виде крови, толпа громко зароптала.
Подошел Караско, Колотун открыл ему дверь, и он забрался в кабину. Грохнул выстрел. Пуля с оглушающим звоном ударилась о железный ставень возле водительского стекла.
— Ходу! — крикнул Караско.
Колотун одновременно надавил на педаль газа и рукоятку ревуна. Улица потонула в громком вопле. Он пронесся по ней, отлетая от разрушенных стен, словно завывание разбуженного демона. Танк толкнул пленника вперед, и тот упал на красный ковер снега. Двигатель заревел, и вездеход тронулся с места. Пастушата бросились врассыпную, спасаясь от острого отвала, но Пастух оставался на месте. Он встал, поднял ружье и прицелился в кабину.
— Ставень! — крикнул Колотун.
Грохнул выстрел. Пуля угодила в щель между ставнем и стойкой кабины и с высоким визгом отрекошетила. Зазвенело разбитое стекло. Новые выстрелы заколотили по кузову. Когда вездеход тронулся, дверца пассажирского отсека по инерции распахнулась, Ушки повалился назад, сжимая обеими руками бомбу. Пули выбивали искры из стен. Ной попытался встать, чтобы отойти от двери, и в этот момент что-то ударило его в плечо, отбросив на Танка. Ной закричал. Боль вспыхнула в голове и растеклась по телу огненной рекой, и что-то странное произошло с ощущением времени — оно словно сжалось, утратило непрерывность, разбивая происходящее на серию мгновенных вспышек-картин.
Ушки поднимается, цепляясь за поручень возле двери. Высовывается наружу и кидает бомбу.
Вездеход резко дергается в сторону. Дверь вырывается из рук Ушки и снова распахивается.
— Что с Ноем? — это кричит Караско.
— Живой! — это Танк.
Опять включается ревун и, одновременно, заглушая его, гремит взрыв. Вездеход снова виляет.
— Не гони, зацепим!
Ушки захлопывает дверь. Что-то трещит под колесами. Танк хватает под мышки и тянет Ноя вглубь отсека. Он стоит на коленях и поэтому тянет медленно. Плечо прожигает боль.
Ной снова закричал.
Караско оглянулся.
— Куда ранило?
— Плечо! — отозвался Танк. — За него не волнуйся!
«За него не волнуйся! — мелькнуло у Ноя в голове. — А за кого же волноваться! Я ранен! Боже мой, я ранен!».
Он попытался зажать рану, но от прикосновения стало еще больнее. Из глаз брызнули слезы. Танк быстро и осторожно стянул с него куртку и расстегнул комбинезон. Ной почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он смутно ощущал, как Танк режет ткань, пытаясь освободить раненое плечо.
— Будешь жить! — выдохнул он в ухо Ною. — Это просто царапина.
Потом Танк засмеялся и отвернулся. Ной взглянул на рану. Действительно — царапина. Глубокая, черная внутри, сочащаяся кровью. Ему стало дурно, и он отвел взгляд.
Танк вытащил из аптечки жгут, обмотал плечо немного выше раны и сильно затянул. Ной застонал.
— Сейчас обработаю, будешь, как новенький. На-ка — возьми! Сожми зубами.
Он сунул Ною в рот деревянный брусок. Тот послушно закусил его, а Танк принялся сдирать крышку со склянки.
— Увязались за нами! — крикнул Караско, глядя в боковое зеркало. — Четыре упряжки.
— С моей стороны еще две! — откликнулся Колотун.
— Догоняют!
— Быстрее не могу. Занесет, уже не выберемся! Черт, ничего не вижу!
Ушки взял ружье и, цепляясь за скамьи, направился, к двери.
Дома впереди вдруг расступились, открывая обширное белое поле с дорогой, обозначенной обломками столбов. Колотун принялся яростно выкручивать руль, направляя машину к ним. Огромный отвал вспарывал снег, взметая перед глазами блестящую белую стену. Наконец, вездеход встал на курс. Колотун увеличил скорость.
— Отстали! — сказал Караско.
Колотун глянул в свое зеркало.
— Вижу одного! Поворачивает!
— Уходят? — спросил Ушки.
— Да! Вырвались!
Они неслись по снежной целине. Вездеход покачивался на невидимых ухабах и рыскал носом.
— Сбавь! — приказал Караско. — Не хватало сейчас слететь с дороги!
Колотун послушно осадил машину. Скрытый снежными облаками, вездеход уносил их прочь.
Караско перебрался в пассажирский отсек.
Танк сидел на полу, прижимая к себе Ноя, словно ребенка. Ной выглядел бледным и испуганным, но вполне живым.
— Ну, как у вас дела?
— Все в порядке, начальник. Царапнуло его, и всего дел. Заживет.
— Хорошо.
Караско потрепал Ноя за здоровую руку и вернулся к Колотуну.
Они двигались без задержек до самого вечера и остановились лишь тогда, когда стало совсем темно. От Пастушат вездеход отделяло теперь девяносто два километра — расстояние вполне достаточное, чтобы почувствовать себя в безопасности. Вся команда собралась в пассажирском отсеке. Танк приготовил ужин.
Ной сидел в углу и без аппетита ел концентрат. Его лицо немного порозовело, боль отпустила и теперь отдавалась в плече редкими тупыми толчками. Колотун приоткрыл окно.
— Говорил я, что в говно влетим, так и вышло, — проворчал он. — Повезло, что целыми выбрались.
Он глянул на Ноя.
— С крещением тебя, сын мой.
— Про Голенищево что-нибудь удалось узнать? — спросил Ушки.
— Ты парня скрутил? — поинтересовался Караско в ответ.
— Да.
