вдруг разговорился и похвастался, что купил себе стовосьмидесятиметровую квартиру в новомодной башне, с тремя туалетами и тридцатиметровой террасой.
— Зачем тебе такая огромная квартира? — удивилась я. — Ты что, женился?
— И не женюсь никогда, — засмеялся Сева.
— А как же дети? Так и останешься один?
— Мне хорошо одному… — потянулся Сева. — А впрочем, у меня же есть сын, ему уже девять лет. Ты не знала?
Он всегда бывает на хороших машинах, с разными девушками. Как-то я с грустью заметила, что у него не хватает нескольких зубов в пределах видимости… Но, кажется, ни Сева, ни его хорошенькая спутница вовсе не грустили об этом.
Годы идут, а Сева всегда одинаково загадочен и молчалив. «Как дела?» — спрашиваю я, встречая его раз в два года, внимательно глядя на него и пытаясь вспомнить, как я была в него влюблена. Сева молчит, улыбается, в лучшем случае жестами показывая, что у него все отлично. И мне кажется, что у него не так уж все и хорошо, если он молчит столько лет.
Я пережила свое фиаско с Севой достаточно легко, потому что на самом деле я тогда любила уже третий год одного человека. Короткая, хоть и испепеляющая влюбленность в Севу не мешала мне благоговеть и таять каждый раз, когда в коридорах института я видела Лесика, декана нашего факультета.
Лесик был чрезвычайно хорош собой, выглядел гораздо моложе своих пятидесяти. Если он шел мне навстречу по вестибюлю, видный, статный, уверенный в себе, то я забывала, куда шла. Полтора года он вел у нас какой-то курс. На семинарах, когда он произносил мою фамилию, мне казалось, что у него во рту очень сладкая и приятная конфетка, с растекающейся, нежной начинкой, и у меня что-то тренькало в этот момент то ли в душе, то ли где-то еще. С восхищением внимая на занятиях красавцу Лесику, я думала: вот родить бы от него ребенка, если бы он не был уже в третий раз женат… Ребенок вышел бы крупный, умный, спокойный…
Пять лет профессор благосклонно улыбался, зная, что я в него влюблена, а вручив мне диплом, пригласил к себе на дачу. Дача у Лесика оказалась большая, красивая, с камином и ухоженным садом. В саду я рассматривала коллекцию пышных хост, аккуратно окученные розовые кустики с набухшими бутонами и представляла — какая же она, третья жена Лесика, отвечающая по телефону легко и насмешливо: «Вас слушают! Девочки, говорите!»
Лесик поил меня не очень дорогим болгарским коньяком и угощал шоколадными конфетами из коробки «С Новым годом!», которую он взял на полке из большой стопки разных коробок. Конфеты были, наверно, вкусные, обсыпанные мелко дробленными орешками, но я совершенно не чувствовала вкуса, зная, что сегодня свершатся одновременно два самых важных события в моей жизни.
Затянувшееся девичество было моим тайным стыдом. Жить одной — родители отселили меня в однокомнатную квартиру, чтобы я когда-то наконец начала взрослеть — и не понимать, о чем уже не шепчутся, а смеются или серьезно переговариваются, с глубоким знанием предмета, подружки!.. А тайная любовь к декану была моей второй самой важной проблемой. Я не могла поцеловать ни одного влюбленного в меня мальчика из порядочной семьи, потому что в самый неподходящий момент у меня накатывали слезы от сознания-. «Это — не то! Не настоящее! Это же не он, не Лесик!»
Сейчас, держа в руке быстро тающий трюфель, я старалась, чтобы Лесик не увидел моего необыкновенного волнения, и от этого еще больше волновалась. Он шутил, рассказывал длинные анекдоты, а я напряженно старалась поймать момент — где смеяться, потому что совершенно не понимала, о чем он говорит. Выпив пузатую бутылочку коньяка, Лесик с большим аппетитом съел всю жареную курицу, которую мы купили по дороге в палатке. Потом напоил меня кофе и аккуратно убрал коробку с оставшимися конфетами обратно в шкаф.
В свою супружескую спальню, где, как я мельком видела, стояла традиционно широкая кровать, застеленная шерстяным покрывалом серо-голубого цвета, он меня не повел. Переодевшись в очень неожиданный домашний костюмчик с едва доходящими до колен велюровыми штанишками, Лесик встал в дверях и взглядом позвал меня к себе.
Я поняла: ну — все. Настал мой час. Это случается только раз в жизни. Завтра я уже буду другой. Буду по-другому смотреть на мужчин и на других девушек… И буду думать, кто из девушек такая, как я была вчера, а кто уже все знает о жизни… Наверно, и я совсем по-другому пойму, что такое жизнь…
Мне немножко мешало, что в своем костюмчике цвета шоколада Лесик стал похож на приятного медвежонка. Как-то мне он никогда раньше не казался похожим на медвежонка. На царя — да, ассирийского или шумерского, могущественного, пышущего здоровьем, приводящего в ужас врагов и в восхищение подданных, но только не на медвежонка… Но я посмотрела ему в глаза, добрые, ироничные, умные и сразу же забыла о его смешных штанишках.
„Взявшись за руки, мы поднялись на третий этаж, в небольшую комнату. Там не было кровати, но на полу лежал большой, пышный ковер с длинным светлым ворсом. От ковра пахло дымом и вином. На стене висело несколько картинок и украшений. Я почему-то никак не могла оторвать глаз от большой керамической кошки, с ярким малиновым бантом в горошек. И все думала: как же она держится на стенке, на чем — дырка там специальная сзади у нее или петля какая-нибудь? Ведь если упадет — от резкого движения — столько будет острых осколков, ковер ни в жизни не вытряхнуть до конца…
На следующее утро мы выпили кофе с теми же ореховыми трюфелями, и Лесик галантно проводил меня домой. Довезя меня прямо до подъезда, он улыбнулся:
— Подожди! — и вышел первый. Открыв дверцу машины, он протянул мне руку, помогая выйти, и проговорил, тепло глядя на меня: — А мне понравилось!
«А мне нет!..» — чуть было не сказала я вслух, глядя, как Лесик, надев старомодные темные очки, кряхтя, влезает в свой видавший лучшие дни «мерседес». Я слегка махала ему рукой, жалея, что у меня тоже нет темных очков, чтобы он не видел моих слез и не решил, что нужно побыстрее закончить все дела, взять из кабинета еще пару коробочек конфет и вернуться сегодня же к такой милой, неопытной, трогательной девочке, которая плачет ему вслед… Он ведь, наверное, не поверит, отчего я плачу.
«Если это и есть любовь — то я просто ничего не понимаю в жизни!» — решила я тогда.
В жизни я, конечно, ничего не понимала и через год вышла замуж, будучи знакомой с женихом чуть больше месяца. Мне показалось, что вот это точно — любовь. Ну, должна же она когда-нибудь ко мне прийти…
И вот она пришла, в лице Поли, Аполлона Федоровича Сучкова, который подошел ко мне в метро и очень встревоженно спросил, не видела ли я тут поблизости полного мужчину, говорящего по-эстонски, в зеленой куртке, который украл у него сумку со всеми деньгами… Я мужчину не видела, но мне очень хотелось чем-то помочь сильно расстроенному, почти плачущему человеку, и я дала ему пачку сока, пятьдесят рублей и свой домашний телефон. Сок он тут же жадно выпил, деньги взял с очень большим трудом, а телефоном не преминул воспользоваться в тот же вечер, узнав по нему адрес и приехав ко мне внезапно в гости…
Меня не смутило ни наше несколько необычное знакомство, ни то, что жених чрезвычайно уклончиво отвечал на все вопросы о своем прошлом, а выпив, туманно намекал на близкое, совсем близкое родство с одним очень известным актером… Я быстро поняла по перечисленным им фильмам, кого имеет в виду Поля, и мне стало его безумно жаль. Почему-то я знала, чувствовала, что нет у него ни знаменитого отца, и никого вообще нет. Как многие сироты, не знающие родителей, он просто придумал себе родню, славную и знаменитую.
Когда милая дама в загсе спрашивала нас по очереди, добровольно и продуманно ли мы совершаем такой серьезный поступок — вступаем в брак, она не смогла сдержать улыбки, проговаривая имя-отчество моего будущего супруга. Мне почему-то казалось, что сейчас захохочет мой папа, один из всех родственников пришедший на торжественную церемонию. Но папа стоял и очень грустно на меня смотрел, и потом тоже грустно смотрел, когда уже все свершилось и мы с гостями фотографировались на фоне буйно цветущей сирени и папиного красного заграничного автомобиля.
У меня до сих пор на полке стоит эта фотография. Я смеюсь от счастья, красуясь в платье собственного изобретения, на скорую руку сооруженном за три дня, с белым плюмажем на голове и огромным букетом, делавшими меня похожей на развеселую крестьянку, набравшую полную охапку цветов и часть из них
