сержант радист Роман…
Вопрос: Сотрудники резидентуры опросили мексиканцев, находившихся на аэродроме?
Ответ: Да. Показания противоречивые. Ничего определенного, все пересказывают слухи. Что самолет взорвался от курения на борту. Что перед вылетом по чьему-то приказу заменили сиденья в пассажирском салоне. Кто-то видел, что в самолет поднимались подозрительные лица и грузили ящики в хвостовую часть. Будто механик заявлял о неисправностях, а пилот разомкнул систему основного зажигания… Что самолет заменили в последнюю минуту на другой. По каждому факту мы проводили проверку – ничего не подтвердилось. Самолет предоставил специально для товарища Уманского президент Мексики – С-60-01, американского производства, новый, в прекрасном состоянии, загрузка в норме – поднимает восемнадцать парашютистов с полной выкладкой, а пассажиров летело девять. Накануне самолет испытывали на земле и в воздухе летчиком Кероном – у него большой опыт ночных полетов и полетов вслепую, общий налет 3755 часов, ни одного взыскания, товарищ майор госбезопасности. День отлета хранился в строжайшей тайне. Даже прессу не приглашали. Для безопасности готовились к вылету два одинаковых самолета. Ночью самолет охраняли усиленным армейским караулом…
Вопрос: Сколько человек охраняло самолет? Они имели возможность заходить внутрь?
Ответ: Восемь солдат восьмого пехотного батальона. К самолету они не приближались – на борту дежурили два аэродромных механика, по очереди, сменяли друг друга каждые два часа…
Вопрос: А посла Уманского убили! Наших товарищей троцкисты сожгли!!! Что вы нам пересказываете эти благодушные… Прекрасный пилот! Исправный самолет! Надежная охрана! Кому верите? Как может большевик верить врагам?! Нужны факты! Обгоревшие тела коммунистов – это факты. Радость наших врагов – это факт, и ваша слепость, – песчано дребезжал Гольцман, поглядывая на скучающего и напряженного Борю, – факт! Вот из этого придется делать выводы. Так, Капустин?
Ответ: Хочу дополнить: товарищ Уманский настаивал, чтобы с ним летел посол Коста-Рики. А тот отказывался под разными предлогами. И согласился только под сильнейшим давлением. Я проверял: его машина действительно подъехала к аэродрому в четыре тридцать, но вернулась домой. Посол объяснил: его ввели в заблуждение, сообщив, что Уманский уже вылетел. Проверить эту информацию мы не смогли…
– Вот это факт! – Гольцман взглянул на меня. Вопрос: Товарищ Капустин, вы сказали – самолет посла взлетал сразу за другим самолетом. Что значит «сразу»?
Ответ: Не могу сказать, все говорят: сразу, в опасной близости… Произошло это потому, что вылет Уманского по неизвестным причинам задержали.
Вали. Капустин несгибаемо переставлял ноги, Боря направлял, как слепого, короткими тычками два раза подпихнув в бок, – Капустин не обернулся и не ускорился.
– Кто провожал товарища Уманского на аэродроме? Повторить вопрос? Отойдите и станьте отдельно… Быстро! Имена и должность, слева направо, – Боря заглянул к нам. – Секретарь посольства Каспаров, помощник военного атташе Павлов и дипкурьеры Исаченков и Мельников…
– Мельникова!
Боря зашептал, я отмахнулся: помню – не дипкурьер, Коган его фамилия, НКВД. Боря тогда прошептал другое:
– Поменьше романтики? На хрен вам наши? Потрошим мексиканцев и уваливаем на хрен… Вы что, собрались убийство Кеннеди здесь расследовать?!
Вопрос: Товарищ Мельников, мы читали ваше сообщение в Москве, но необходимо уточнить… Уточните: сжато. Вы приехали на аэродром…
Ответ: Мы приехали.
Вопрос: Проводили…
Ответ: Проводили…
Вопрос: И что, твою мать… Что ты видел, сам?!
Ответ: Темно очень… В темноту отрулил самолет…
Вопрос: Еще там другой самолет взлетал.
Ответ: Взлетал. Какой-то. А мы заказали по чашке кофе в баре, прямо там, окна на взлетную полосу. Бармен не успел разлить, как-то особенно сирена завыла. Я выглянул – окно широкое: вдали как костер, только большой… И всех пронзила страшная догадка. Мы побежали на зарево. Там ограждение с колючей проволокой вырвано, два железных колышка таких – вырваны… Самолет – на две части. Передняя часть, там, где наши, советская делегация, – настолько сильно полыхала, что не подойдешь… Час тушили. Еле опознали. По пуговицам буквально.
– Врет. Не бегал туда, – тихонько сказал Гольцман. – Товарищ Коган, как вел себя Уманский при вылете?
Ответ: Обыкновенно вел, товарищ майор госбезопасности. Жена, Раиса Михайловна, очень нервничала.
Вопрос: А что ей бояться? Три океана перелетела – не боялась, а тут сорок минут в Коста-Рику…
Ответ: Сказала: ах, Костя, вечно таскаешь меня с собой. Когда-нибудь мы угробимся.
Вопрос: А он? Что он ответил?
Ответ: Раечка, и я, и ты, мы потеряли самое дорогое. Но сейчас идет война, погибли и гибнут миллионы людей. И наше, личное горе, мы уже перенесли, а ты: что будет с нами?
Вопрос: Как же вы так запомнили, товарищ сержант? Длинная фраза…
Ответ: Я записал тем же утром.
– Все врет. Ничего не слышал. «Раечка… Костя… Наше личное горе…» Потом придумал. Видно, долго жил и на пенсии придумал, внукам рассказывал, чтобы уважали, – также прошелестел Гольцман. – Про дочь, Нину, не говорили?
Ответ: Вроде нет.
Вопрос: Фамилия Петрова вам знакома? Анастасия Владимировна Петрова.
Ответ: Вроде не припоминаю.
Вопрос: Почему вылет задержали? Почему вылет задержали? Просыпайся, милый!
Ответ: Я сам не видел. Но… Офицеры мексиканские видели… Когда все поднялись на борт и запустили двигатели – все заглушили, из самолета вышел человек, мужчина.
Вопрос: Из состава советской делегации? Кто именно? Сам Уманский?
Ответ: Не Уманский. Кто – они не знают, в лицо знали только Уманского. Мужчина в черном пальто. Побежал в зал ожидания. И его долго не было. А потом вернулся, тоже бегом. И самолет порулил на взлет… Вот что задержало.
Вопрос: Вы уверены, что в самолет вернулся тот же мужчина, что выходил?
Ответ: Я сам ничего не видел, товарищ майор.
– Иди, занимайтесь по плану.
– Товарищ майор госбезопасности…
– Говори.
– Вы пароль не назвали.
– Пароль, товарищ Коган, – Гольцман, по-жабьи не мигая, страшно распухал за столом, – дан вам Инстанцией для осуществления связи при выполнении вами полученных заданий, а мы проводим специальные мероприятия, цели и задачи которых… Вам ясно? Не слышу. Товарищ Миргородский, готовьте Тройницкую и мексиканца из экипажа, что выжил… Как его?
– Пароль, – с отчаянием попросил дипкурьер.
– Младший лейтенант Моралес, – крикнул я Боре, вскочил и хлопнул дипкурьера по тряпичному, кукольному, набитосоломенному плечу, – свободен.
– Пароль!
– Почему никто не идет?! – заорал я, и Боря перекошенно заглянул в наши покои, я ударил курьера в висок, тот повалился со стула, но сразу же приподнялся на четвереньки – молча, даже не вскрикнул, словно началось что-то хорошо известное ему. Я ударил ногою в бок, и еще! морщась от ненависти к себе, в податливую! мясную! сущность… Мельников-Коган повалился, подтягивая колени к голове, по щекам его стекали слезы, правая рука умоляюще всплыла, показывая увядшие, словно перебитые пальцы, но он молчал, истекая лишь сиплым дыханием, – я ударил-двинул еще, не глядя, спеша до первых слов, до сострадания, Гольцман, громыхая ящиками письменного стола, вываливал наружу чужой мусор…
