записи и карандаш — пишет? пишет; галочка, галочка, единица — первое и — в двойной кружок. Готов!
— Префект поставил задачу: чистота в его санузле! Обеспечить трехразовую уборку, но — высокого! — подчеркиваю, высокого уровня! Трехслойную туалетную бумагу. Размещение полотенец не так вот, на крючках — так их заселяют микробы, — а стопками и в упаковке, — Эбергард следил, но Гуляев не улыбался, сам проверяя Эбергарда: вот только улыбнись! — Месяц! — мы налаживаем эту работу! И вот тебе — результат, — Гуляев остановился и провел ладонью от бровей к губам, вытирая плевки и подступы обморока. — Префект, оказывается, позавчера! — понимаешь? — позавчера намылил палец и мазнул пеной, понимаешь, вот так, снизу по крану. Сегодня утром посмотрел — след остался! Никто кран снизу, под горлом не трет! Сверху вымыли и — хорош! Да что мы тогда вообще можем, если это не можем?! Твоя задача, дорогой мой, уклончивый Эбергард, — полотенца в вакуумной упаковке, шесть штук в день, на упаковке — дата стирки и глажки, так он хочет. И чтоб — стопочкой. Повторяет — стопочкой. Сможем?
— Алексей Данилович, в пленку найдем, где закатать, а вот с вакуумом, я, честно говоря…
— Эбергард!
— Будет с вакуумом. Каждый день шесть штук.
В приемной перед страдающей Анной Леонардовной выступала пузатая, стриженная под мальчика уборщица в бордовом фартуке, выбрасывая то одну, то другую руку вперед, — она, единственная в префектуре, не боялась ни монстра, ни перевода на другой этаж или в другие туалеты, ни увольнения:
— Сам-то пользуется… как свинья — брызги по всему полу, бумаги нарвет — под ноги, полотенца бросает…
— Эбергард, — Анна Леонардовна не могла умирать одна, почему достается только Гуляеву, вон сколько теперь у него начальства, каждому хочется дергать за нитку, привязанную к лапке, вызывая внезапную панику зверька, — почему вы улыбаетесь?
— Это у меня сводит челюстные мышцы от постоянного нервного напряжения, — добавить: был у хирурга, в медицинской карте есть диагноз?
— А почему вас не было вчера на штабе по выборам?
— Совершенствовал взаимодействие с городскими СМИ.
— Алексей Данилович очень недоволен.
— Я больше не буду пропускать. — Он обождал: всё? — в смысле «пока всё», быстро — до лифтов и только там глубоко и болезненно вздохнул: он взрослый человек, и во что приходится играть… Но сегодня у него есть лекарство — Эрна, что бы ни случилось!
Рано. Но ему хотелось скорей (Улрике заказывала стол в ресторане подальше от спорттрансляций, билеты в театр, распечатывала сеансы в кино, еще перезванивала: «Куртку я купила, красиво упаковала, у тебя на столе», «Не ругайся только на Эрну, вы так давно не виделись, помни: это твоя дочь и она всегда будет твоей»), его ничего не держало так, и ничего так не влекло, и он уже шел к машине — за Эрной — по весеннему, весело сочившемуся асфальту и — стоп! — чуть не уперся в низкородную холуйскую «Волгу» с госдумовским пропуском — на таких машинах ездят фельдъегеря — и ахнул:
— Я тебя не узнал.
Художник Дима Кириллович бороду сократил до символического богословско-банкирского волосяного насаждения, на голове оставив седоватый, кубически вытесанный минимум; Дима не улыбался, поворачивался боками: чиновное пальтишко, очки… заметь, очки — одни стекляшки на серебряной перемычке.
— Ехал мимо, нас тут собирали, место одно, под Одинцово, вижу — ты куда-то топаешь… Подвезти? Что не звонишь? Звони, я для тебя всегда открыт… Сам в таком замоте. Ну, а ты всё, — Дима усмехнулся и неопределенно покачал головой: да-а, префектурка Восточно-Южного округа, когда-то ведь и меня касались все эти смешные и мелкие, травянисто-насекомые…
— Ну, Дима… — и Эбергард всё-таки расхохотался, — ты что, раздоил-таки Левкина?!
— Да ну их, — Дима не удержался и также с удовольствием захохотал, зашипел, утирая заслезившиеся глаза, оглядывая себя: что это я так вырядился, — так устал я от них… Жа-адненькие… Я и так лизал, и так лизал, и царапался, и впрямую уже просил, и вроде довольны, хвалят, а к деньгам не подпускают… Да мне бы одного перстня с мизинца Левкина хватило, чайной ложечки… На всю жизнь! Попросил проездной оплатить — отказали! Только своим, только своим — ни одного постороннего, семья!
— Как и везде.
— А вот не скажи… Я понял: ага-а. Подумал-подумал, — Дима показал, почесывая скрытые бородой сантиметры кожи, как он озирал, нечто много большее его роста, обломок скальной породы, заваливший вход, — значит, имеется у меня в расчете ошибка. Полюбить деньги — мало. Но! Притекают деньги туда, куда указывает идея! — Дима Кириллович говорил уже для себя, здесь Эбергард наверняка отстанет, непосильно ему — так высоко. — Надо вычислить, понимаешь ли, одну небольшую такую точку, где напряжение твоего личного космоса пересекается с напряжением геополитического вызова, и взорвать это напряжение, освободив такое движение, что унесет твой род, — Дима Кириллович вытаращился, — в элиту! И — больше не работать! Одно верное решение. Определить точку, и — хватит прикосновения.
— И где ты теперь работаешь?
Дима Кириллович погрозил: скажешь так, а все туда же и попрутся, на готовое… Но смилостивился:
— Вице-президент ассоциации «Беларусь — Россия — Индия»: сила без насилия — ось Евразии, транспортный коридор «Север — Юг» при Общественной палате союзного государства Россия — Беларусь.
— Ни хрена себе. А Индия при чем?
— Все спрашивают. И тебя зацепило! Правильно я рассчитал. Я ж стратег! О дочери думаю. Хочу, чтобы Тамарка в Гоа перебралась после школы, а этим наплел: союз России и Белоруссии не срастается потому, что не хватает ему цели и духовного осмысления ее. Вот как мы цель выставим: евразийский транспортный коридор — это же триллионы! А Индия нас духовно подпитает — духовная уния, энергетические каналы, восемнадцатый уровень знания, Тибет. За духовную унию я отвечу. В Индии, конечно, придется пожить, как по-другому? Я готов, художник — это всегда жертва! — Дима Кириллович удушил рукой незримое птичье горло. — И знаешь, клюнули, забегали с моим проектом, спрашивают: а сколько? Я им говорю: на второе полугодие, на оргпериод, потребуется так, мелочовка, — и Дима словно загнал стальное полотно меж Ленями — в мясо! — Девятнадцать мильонов! Думаю: ну… Хватило б десяти… Трех!!! А они только спросили: рублей? И всё. Надо было сказать: долларов!!! Ничего, это на следующий год! Я, может быть, — Дима уже понимал, что пожалеет о сказанном, захочет забыть, сейчас будет лишнее, но не мог он остановиться, — и тебя, может быть, к себе заберу. В тактике, — он показал пальцами спичечный рост, — ты можешь что-то, я ведь за тобой наблюдал… Вот тут, под ногами, не выше травы — любого можешь обыграть. Понадобится, может быть, мне такой человечек, если, конечно, финансовые твои требования не чрезмерны будут… Да всё больше, чем здесь, верно?! Кинь на мэйл свою объективку, я там покажу…
— Всё отменяется, — это звонила Сигилд, — Эрна решила поехать с классом в Суздаль.
— Но мы же… — ах ты…!!! — А завтра?!
— Они едут на сутки.
— А в воскресенье?
— В воскресенье мы поедем поздравлять с днем рождения Фединого отца.
— С какого у нее каникулы?
— Почему ты спрашиваешь? На каникулы мы уедем. Ну, всё? — Сигилд не отключалась, ей было интересно.
— Так, — но он не знал, что «так». — А где сейчас Эрна?!!
— Не кричи на меня, я же сказала: провожаю ее в Суздаль. Сейчас за ними придет автобус!
— Ты, смотрю, меня невнимательно… — заметил Дима, — а я, брат, буду работать только с теми, кто
