— Трахает Гуляева, — и вздохнул так, словно начали с него, общее же дело; приготовляемых на вынос и только что поступивших монстр топтал каждый день, никто не верил, что садизм, он не играл (багровел, замерялось давление, вызывался врач) или играл, но не останавливался, пока не убеждался: всё, человек понял про себя: уничтожен. Эбергарда ноги не понесли на рабочее место — найдут, к нему в буфете, «вы позволите?», подсел лупоглазый безумный — зомби по фамилии Степанов, пил кофе так неловко, хлебал, упускал, задирал локоть, словно прибыл с Марса и только обучается земным привычкам, слабо понимая их смысл.
— Уважаемый Эбергард, я…
— Я помню (твою лупоглазую морду, ты думаешь, здесь всё незыблемо, годами ходят поршни, пожизненно вращаются валы, и на каждом табличка: что может; а мы здесь умираем, подступает огонь, варвары), вы приходили. Я там слежу за вашим кандидатом, ну, там вроде всё в порядке, зарегистрировали его…
— Спасибо огромное!
— Обращайтесь.
Зомби губами, глазами, руками и подсолнечными отклонениями позвоночного столба показывал: «очень довольны», «будем по итогам благодарны», «я вам обязан», и — оба не спешили; зомби кушал овощной салат, опять же, как новорожденный, инопланетный (откуда они его взяли?), себя поконкретней на всякий случай обозначил:
— Выборы это… так. Друзья попросили. По жизни я занимаюсь лоббистской деятельностью. Многие мои сослуживцы по внутренним войскам откомандированы на ответственные посты, это облегчает доступ. — По лицу его самостоятельно, не отвлекаясь на произносимое, переползали разнообразные гримасы в пределах от «мне жарко, сдохну сейчас» до «так вот он, рай». — Я сам подумываю о государственной службе. Безусловно, это будет пост, где принимаются ответственные решения. Это будет иметь определенное экономическое выражение. Время романтического воровства прошло. К сожалению. Когда запас контактов, набранных на госслужбе, иссякает, его надо пополнять. Следует сохранять баланс между пребыванием в госструктурах и коммерцией…
Секретарша Жанна ворвалась в буфет, словно в задымленную спальню: есть живые?
— Плохо. Ни хе-ра не работаем мы с тобой, Эбергард, — Гуляев похлопывал ладонью по фотоальбому и скучно вглядывался в застекленные бадминтонные кубки, кочевавшие за ним по должностям и учреждениям. — Столько префект мне высказал. И про тебя лично. Я уж не буду пересказывать.
«Врешь. Ничего про меня не говорил». Но всё равно — не спать теперь ночей.
— Фотографии не понравились?
— Ни одна. То синяки под глазами, то глазки какие-то злые. То рыжий. Кричал: что вы из меня Чубайса делаете?! Ты зачем двух фотографов прислал?
— Чтобы наверняка. Один — Штейнбок из «Семи дней», второй — лауреат конкурсов.
— А получилось — видишь, как у нас с тобой получается?! — что мы выставляем его бюрократом. Два фотографа! А он — скромный. Кричал: я хочу быть, как Путин! А Путин — скромный! И вот — все предложения, что ты дал: по интервью, съемкам, «горячим линиям», общению с населением, — на вот!
На первой странице косо и красно начертали «ПНХНП».
— Понял, куда тебе идти? Но — бумага ему понравилась. Сказал: приятно в руках держать, шершавая, плотная. Лен, да? Вообще не знаю, что делать.
Эбергард вдруг заметил: Гуляев немного волнуется, и вот только теперь переход к «на самом деле»:
— А скажи, кстати, раз уж мы с тобой так говорим, Эбергард… Я вот посмотрел платежки прошлого года, этого… Прилично так идет через пресс-центр… Если совокупно. Как так получилось, что собрал ты всё в свои руки: и социальная реклама, и информирование, Интернет, полиграфия… Даже сувенирка. И всё — один человек. Магнат какой-то!
Магнатом Эбергарда называл только первый заместитель префекта Евгений Кристианович Сидоров.
— Исторически сложилось. Я ведь уже десятый год. Удалось проявить себя. В городе мы трижды — первое место по информированию. У меня две грамоты от городской думы… Благодарности за выборы от мэра. И округ наш…
— Ладно, ладно, это я знаю. А — всё-таки?
— Поддерживали префекты. И Колпаков, и Бабец. Депутаты. Сложились отношения, видели пользу. Но так — всё выстраивал своими руками, мозгами. — Вот, начались — разговоры по существу.
— Ну, а кто за тобой стоит?
— Никто. Я сам.
— Ну как «я сам». Сейчас никто не «сам», «сам» сейчас не бывает. Столько денег — и он «сам». Нет, я вижу, что ты профи, всё у тебя налажено, высокий уровень, обязательный, честный русский мужик… Слово держишь. Хотя друзья твои и говорят, что личные проблемы как-то тебя сейчас… подкосили. Но — я не вижу оснований для такого вывода. Пока. Ну а всё-таки — кто-то есть? Ты скажи правду. Я ведь всё равно узнаю.
— В том смысле, в котором вы спрашиваете, я один.
— То есть правильно я понимаю… Что на сегодня… На сейчас… У тебя кроме Гуляева Алексея Даниловича никого нет?
— Да, — Эбергард улыбнулся и, давя вздох, взглянул туда, где всё равно настанет лето.
— Если я тебя правильно понял, если завтра префект решит, что такого вот Эбергарда в префектуре Восточно-Южного округа быть не должно, то…
— То меня не будет. — Зачем он добавил: — Но я не пропаду. Я за свое место не держусь. — Ошибка, гордость, откуда-то из СССР; нельзя им поддаваться, не так просто, без крови не выйдет!!!
— Нет. Ну зачем ты так. Я так вопрос не ставлю, — всё заготовленное у Гуляева кончилось, к кому-то он ходит советоваться «а дальше как?»; трудно ему — с министерства на землю, там, видно, отношения «по деньгам» выстраивал другой, а ему просто носили. — Но — мы еще не договорили.
— Что это вы такой бодрый? — Анна Леонардовна что-то вычерпывала из пенопластового корытца, какие-то морковные сопли. — Эбергард!
Он — вот сразу — почему? — спрятавшись за передвижную выставку «Малый бизнес ВЮАО: полет свершений» на первом этаже, позвонил Эрне:
— Почему не звонишь? Куда пропала?
Она отвечала весело, без удивления, напряжения или радости, ей хорошо было там, откуда Эрна разговаривала с ним, голоса и движение:
— У меня украли телефон.
— Не расстраивайся. Давай поедем купим новый. Любой.
— Мне уже Федя купил.
— Встречу тебя завтра после английского.
— Не знаю. Может, я не пойду завтра. Но лучше не надо. Согласовывай с мамой.
— Не знаешь, почему я не могу проводить тебя от английского до дома — шестьсот метров?
— Не знаю.
— Я подаю в суд.
— Зачем? — воскликнула Эрна.
— Вот из-за этого! Из-за того, что не могу тебя проводить!
— Из-за двух минут! Это не нужно.
— Не нужна моя любовь?
— Если бы любил — не судился.
— Это же не с тобой, а с мамой.
— Мама — всё равно что я.
И написал ей следом — одну, вторую эсэмэски «соскучился»; «а ты?», без ответа; кто? — это Сырцова махала ему из окна бухгалтерии: зайди.
— Месяц дорабатываю и… — Все, как хотела сама: пенсия, парники, рассада — но всё-таки
