Курицын лениво вылез из-за стола и шарил глазами по молодым воинам.
Шустряков забубнил:
– Первейший долг каждого сержанта, запомни, Курицын, нести в солдатские массы идеи партии, неустанно разъяснять достижения советского народа в коммунистическом строительстве, важно донести до сознания…
Шустряков осекся – посреди ленкомнаты стоял в шинели сержант Попов, сжимая в руках автомат.
– А, Попов, приехали герои, так вашу мать. Магазин прохлопали, так вашу мать. Чего вперся одетый? Оружие мог бы и сдать.
Попов молча прошел ему за спину, встал на трибуну и положил автомат перед собой, стволом к людям.
– Ты чё, охренел? – выдавил кто-то из старослужащих.
– Сержант Попов, – визгливо начал старлей Шустряков, пятясь назад.
Попов снял предохранитель.
Все смолкли, как дети, услышав материнские шаги.
– Вы слышите? – тихо спросил Попов.
За окном Кожан вел караул на пайку и бодро орал:
– Рэз, рэз и рэз, двэ, три… Караул!
Караул шмякнул ногами.
– И раз!!!
– Вы слышите? – повторил Попов.
Он пошел, скрипя паркетом, на выход, на мгновение остановившись перед Шустряковым:
– Извините, товарищ старший лейтенант, прервал.
Ворота с красной звездой, разомлевший от жары дневальный, утопивший палец в ноздрю. Щедрый зевок дежурного прапорщика. Ступеньки, коридор, КПП – позади. Военный городок. Голоса: мужчина и женщина.
– Это ты здесь служил?
– Да.
Строится у забора караул. Рыжий сержант небольшого роста грозно хмурит брови и покрикивает. Караул заправляется. Первая, салабонская, шеренга стоит очень прямо.
Взвод выбивает ремнями развешенные на заборе матрасы. Некоторые полуголые солдаты оборачиваются и улыбаются женщине.
У стены казармы – насос на колесах.
Два голоса:
– А это что?
– Это? Насос, наверное. Тогда не было.
– Нет, вот это.
– Это матрасы выбивают. Чтобы пыли не было.
– И так каждый день?
– По субботам.
– Юра?
– Да?
– Может, мы пойдем? Тебе ведь не хочется…
– Мне хочется.
Дверь казармы наверх, обшарпанные стены. Сбегающие вниз солдаты. Сверху свешиваются головы тех, кто чистит сапоги на лестнице. Шепот: «Баба какая-то…»
Дверь в роту.
– Юра, милый, ну что с тобой?
Холеное, толстое лицо ветерана, собирающегося на дембель.
– Служили тут? Очень здорово. И что, тянет, да? А мне кажется: вот дембельнусь, и хрен сюда еще заманят. Тоже казалось? Видишь как… А спали где? У окна, вот там? И я там, ага… Во совпало как, а? А… вы сверху, а я – снизу. Все равно – совпало. Когда ваш дембель? Нет, не застал… Меня сюда с Сибири перевели, потом уже. Сейчас? Сейчас я на насосе главный. Видали – стоит? И воняет. Это магазин Улитина ищем. Каждый год старшина что-то новое придумывает для зашивонов, прошлое лето драгу какую-то изобрел, все перелопатили, а теперь – насос. Улитина? Улитина я знал, я ж в Сибири служить начинал. Очень авторитетный был дедушка. Месил всех на чем свет стоит. И мне досталось – жестокий был, паскуда. А вы его знали? Ну? Нет, не знаю, какой он был по салабонству, а дед был зверье! Теперь вот его магазин и ищу. Не, да разве откажешься? Нам старшина все время, как такие разговоры начинаются, одну притчу рассказывает. Это у него так называется: рассказать притчу. Был, говорит, у нас сержант Попов. Ну, очень борзый был сержант, начал вроде служить отлично, а потом малость подвихнулся – грубит, на службу что-то положил, извиняюсь перед дамами…
Немного смущенное лицо женщины. Косящийся дневальный.
– Ну вот. Определили его по дембелю на недельку магазин Улитина этого искать. Тогда еще лопатами ворочали. Он три дня походил, а потом взял и старшину послал на три буквы – извиняюсь опять же перед дамами. За это пять суток «губы» парень огреб и магазин тот ловил еще две недели, а уж потом, как провонял хорошенько, тогда и домой. Такая вот притча, мда-а…
Попов медленно прошел в ленинскую комнату. Пусто. Дневальный подметает – поднял свое скучное лицо.
В телевизоре два пузатых прапорщика, прижавшись друг к другу, поют сочными голосами: «И от солдата и до маршала мы все семья, одна семья!»
Дневальный подметает за его спиной.
Попов подходит к окну и видит, что маленький сержант уже закончил строить караул и скомандовал тонко:
– Внимание, караул, шагом марш!
Жиденькая колонна вытоптала на асфальт.
Дневальный закончил подметать и все еще не уходит, переминается у дверей, настороженно крутит остриженной салабонской головой.
– Можешь не придуриваться, я узнал тебя, Смагин, – тяжело выговаривает Попов.
Недоуменное лицо дневального.
Рыжий сержантик, убедившись, что поворот пройден, и выматерив что-то сказавшего вслед дежурного по роте, поправил пилотку и, нагоняя строй, заорал:
– И рэз, и рэз, двэ, три. Караул!
– И РАЗ!!
Попов зажмурился, и караул застыл с поднятыми ногами и разинутыми ртами.
Пятки
Гимн
Я люблю армию.
Я очень люблю нашу армию. Я считаю, что мы играем мало маршей. У меня комок в горле, когда – чеканный шаг и державная поступь шеренг. Я фанатик строевого шага, мало маршей!
Это после армии я стал обращать внимание на походки людей. До армии я – шаркал. Будто постоянно в тапочках, как старый дед.
Через три месяца службы ротный на строевом смотре сказал: «Кто пробьет при прохождении строевым шагом вот эту самую половицу – поедет в отпуск».
Честно говоря, мне мучительно хотелось в отпуск, и я очень быстро научился ходить строевым шагом.
Половица, кстати, была самая обыкновенная – доска, коричневая краска, четыре гвоздя – два и два. И чуть-чуть прогибалась.
Я маршировал каждый вечер. Я стаптывал сапоги, сушил ноги, у меня стали синими пятки. Я прослыл сумасшедшим. Мне уже снились древесный хруст и нога, проваливающаяся в пустоту. Когда я бил ногой, у меня зверело лицо. Каждый шаг мой – сильный, нарастающий – это шаг домой. Я чувствовал это
