хрен вам! Кладу я на вас.
– Как служба, сынок? – вшептал генерал прямиком в Аркашино костистое ухо. – Жалобы есть?
Командир с замполитом даже прыснули легко и быстро: да и шутник же вы, товарищ генерал!
– Есть, – медленно сказал Пыжиков. – Домой очень хочется.
– Ага, скучаешь, ага? – улыбнулся генерал, нетерпеливо поглядывая через плечо на свинарник. – По папе с мамой, ага?
– Баба небось, – с юмором подключился старшина, вызвав бешеную пляску губ у замполита.
– Я по себе скучаю, – чуть громче сказал Пыжиков. – Домой хочется съездить.
– Ну… – всплеснул генерал руками и, дабы все услышали, зычно протрубил: – Отпуск солдат должен заслужить!
Командир с замполитом чуть не захлопали в ладоши.
– Это как – заслужать?
– Ну, как-как… – Генерал начал малиноветь носом. – Все служат, как все, а ты – выслужись. Что-то особливое сделай. Командование тебя и поощрит.
По лицам командования было видно, что виды поощрения Пыжикова уже продумываются.
– А если просто так служить? Как все? Можно в отпуск?
Дурак ты, дурак, Аркаша.
– Можна… ишь ты, можна… – запыхтел генерал и заорал: – Можна в сапог товарищу на… Можна бабушку с разрешения дедушки! – Он отвернулся и огорченно побрел по тропке к свинарнику, враз окруженный свитой, но тут распихал ее и добавил: – Можна козу на возу!
Рота дружно заржала.
Генерал повеселел и добавил:
– Старшина, дай-ка мне этого бойца. И еще кого… Мне тут надо…
И отправился в свинарник.
– Та-ак, – сказал старшина, ласково оглядев нашу шатию-братию. Синхронно с «та-ак» каждый будто запах из кабинета с табличкой «Стоматолог» учуял – в животе начались некие бурные процессы.
– Сидоров, Гвоздик, выйдтя из строя – на санузел! – разорвался первый снаряд.
– Валиахметов на кухню, в овощерезку.
Мой смуглый сосед лишь невероятным усилием воли удержал готовую отчалить нижнюю челюсть…
– Пыжиков… хлоп твою мать совсем, философ хренов… и кто там за тобой? Курицын – в распоряжение генерала Седова. Ждать на улице. Разойдись!
Все дружно побежали в казарму, а я приторчал на месте, и не только затем, чтобы выкурить сигаретку, но и оттого, что фамилия моя Курицын и, как на грех, стоял я прямиком за Пыжиковым.
– Курицын, чего задумался? Пуговицу вон подбери – под ногами валяется, – это старшина мне. В самую морду.
– Ет не пуговица, товарищ прапорщик, это с вашей головы винтик выпал, – это я ему. Про себя, конечно, заталкивая мгновенно схваченную пуговицу в карман. Старшина долгим взором смерил Пыжикова и утопал в казарму. Снег мартовский, мягкий и вязковатый, вялая капель ныряет оспинками в снег, а я смотрю на Пыжикова и размышляю, что же это нас ожидает в перспективе.
Из казармы к нам уже летел командир первого взвода Шустряков, персонально ответственный за психическое состояние ефрейтора Пыжикова.
– Хрен ли ты выпендриваешься, хлоп тать, – заканючил он с кислой физиономией уже на подходе. – Будешь все время в трении – сплавишься. Очень хреново, да?
Пыжиков молчал.
– Так у вас еще лафа. Ты глянь, как салабоны живут. У тебя ведь все позади. Все ведь ваши деды рады и довольны. И ты так живи. Чуть-чуть осталось – и все будет, будет. Живи как все. Большинством всё удобней.
– Да, – сказал Пыжиков, – особенно хоронить.
– Да ерунда, все ерунда, два года – чепуха. – Шустрякову было холодно, и ему хотелось в дежурку, где старшина уже расставил нарды. – Вернешься домой…
– Уже не вернусь, – сказал Пыжиков и пошел к лопате, воткнутой в сугроб, – это он чистил крышу.
Солнце опушило наконец-то нежный край облаков мандариновой оборкой, и с крыш закапало – тревожно, плавно, больно…
– Петро! Петя-а! – звал генерал в свинарнике.
– Вернешься, то есть как – нет? Не убьют же тебя здесь, – недоуменно протянул Шустряков и заключил: – Ну, ты, давай, держись… Еще в театре тебя посмотрим. А ты, Курицын, поговори с товарищем, ведь ты член бюро, ведь не дело так… – И побежал в казарму, отмахивая в сторону рукой, свободной от придерживания на голове великоватой пижонской фуры, разительно напоминавшей генеральскую.
– И правда, – сказал я. – Вот турник даже из казармы убрали через тебя. Качнуться негде.
Хлопнула форточка, и старшина высунул в весну свой чайник на три четверти.
– Курицын, вы чего еще здесь болтаетесь? – Это он нам, увернувшись от сонной капли с крыши.
«Меж ног болтается, таа-рищ праа-щик. Мы стоим». – Это я ему. Про себя, конечно.
Пыжиков доложил, что указаний от генерала не поступало и мы ждем.
Старшина пофырчал и скрылся обратно, тут из-за угла и высунулся «зилок» армейского образца.
– Сырая нынче весна, – мрачно сказал я. – Это по нашу душу.
От свинарника по узенькой тропке к нам уже косолапил генерал, оберегая от возможных брызг полы светло-голубой шинели. Свита, высоко выбрасывая ноги, лезла прямо по сугробам, что-то бодро и весело поясняя.
– Сынки, это вы ко мне? А? – замямлил генерал, проявляя твердую память.
– Так точно, товарищ генерал! – Пыжиков задрал плечи и выгнул живот колесом.
– Ну, тогда, сынки, полезайте туда, в кабину, а я на «Волге» – дорогу показывать. Мне тут надо переехать помочь немного, ага?
С таким лицом, как у генерала, нищие просили хлеба на паперти в глухую пору самодержавия и реакции…
– Зёма!
Водилой «зилка» оказался Сенька Швырин, мой корефан и зёма со второго взвода.
– Зёма, мля… – заревел Сеня, понукая свой избитый «зилок» вослед пестрой от весенней грязи «Волге» генерала, который то и дело поворачивал свой кумпол, дабы удостовериться, что мы еще не свернули с пути истинного в сторону женского общежития или пивбара «Саяны».
– Что ты… встреча… я, блин, не ожидал, мля. За…ачим эту мебель запросто, раз вместе. Что ты, зёма, вашу мать…
Я важно кивал, косясь на Пыжикова, – видал, дескать, какой у меня зёма есть?
Надо заметить, что перевозка мебели населению никогда не была мечтой моей жизни и от нескольких опытов на этом поприще у меня остались тяжкие воспоминания о тесных лестничных клетках, табличках «Лифт не работает», режущих плечо канатах, сопящих коллегах, обтирающих задницами стены, и истошных воплях: «И рэз!» – и отупелый, пошатывающийся спуск вниз, проткнутый насквозь мыслью о следующей вещи.
– Лишь бы не было пианино, – мудро сказал я.
– Что? А если бы лифт работал – ваще было б зашибись. Копать мой лысый череп! – Глаза зёмы искрились, как весенняя проталина в нефтяных разводах.
Он бурно салютовал новостями: зашивон Чана отсидел на «губе» червонец за то, что слинял с наряда к бабе; новый взводный ведет себя скромно – службу понял; дембель далек, но неизбежен; калым хороший и на хавку хватает; подходит раз старшина и говорит: а я ему и… представляешь? Гы-гы… От ментов уже и бензином хрен откупишься, салабоны на службу забивают – вот на днях одного борзого гасили, а первую в гарнизоне шлюху Лильку нашли голую утром в спортгородке третьей роты пьяную вдрыб… И собирается он после армады педагогом в школу – мужиков теперь ценят, зарплату повысили. И два месяца отпуск.
– А ты куда, зёма, после армады? – вывел он меня из дремы.
Я осоловело повел башкой, как ворона, потерявшая во сне равновесие на суку, и вяло каркнул:
– В кооператив «Половые услуги», – и, скучающе обозрев прыгающий за окном пейзаж, ляпнул абы что:
