— Представьте, да. Мучились, но сидели.
— Разве он очень плохой?
— «Очень» — лишнее слово. И потом неизвестно, кто из нас хуже… Он плох уже хотя бы тем, что не догадался познакомить меня с вами. Но он никогда не отличался тактичностью. Давайте сами знакомиться.
— И правда, зачем нам посредники… Тамара. Вам положить буженины?
— Благодарю вас, но я сам хотел поухаживать за вами, пока муж не видит.
— У-у, я уже ничего не хочу.
— Скажите, если не секрет, когда этот очаровательный молодой человек успел жениться?
— Конечно, не секрет. Я его невеста. Мы еще не поженились.
— Ах вот как?! Тогда все мои грубости по его адресу забудьте. С этого момента я говорю только самые лестные вещи о моем «напартнике». В раннем детстве он больше всего любил природу, птиц и никогда не стрелял в них из рогатки. Он не бил стекол, не получал замечаний на уроках, и в его тетрадках вы не увидели бы клякс…
— Чем это вы так увлечены? — Борис повернулся к Олегу с Тамарой и положил один локоть на стол, другой на спинку Тамариного стула.
— Ты помешал самому главному. Я рисую ангельский портрет Бориса Аникеева. Осталось дорисовать последнее крылышко. А ты все испортил.
— Ладно, давай-ка выпьем. Давно я тебя не видел. — Он налил в рюмки коньяк. — Поехали!.. Ох, хорошо!.. А ты все такой же, как в школе, худой и длинный.
— Короче мне не удалось стать, — сказал Олег, — хоть и старался. Традиционный разговор. Но мы ведь не сорок лет не виделись! — Тепло, а вместе с ним радость и спокойствие разошлись по телу. Олегу было приятно сидеть здесь, среди своих, даже около Борьки, с которым они всегда враждовали. — Какой молодчина Генка! Сразу видно, организатор масс! Как это он ловко провернул.
— Отчаянный парень. Ну что ж! Он неплохо устроился: две тысячи имеет сам да Клавка почти девятьсот… Старыми, конечно. Около трех на двоих — жить можно. И можно позволить себе иногда такой сабантуйчик.
— Ну, сколько бы они ни зарабатывали, — возразил Олег, — мы должны сложиться и вернуть деньги.
— Что за вопрос… Только я в толк не возьму, с чего бы это Генка? Хлопот… Потом посуду мой… Ну, понимаю, хотел бы с Леночкой встретиться. Так он давно женат, она тоже замужем, да еще и на Сахалине… А ты находчивый парень: не успел появиться и сразу — тост за хозяев. Не промах!
— Когда встречаются друзья, лучше не мешать, — сказала Тамара и вышла.
— Ты убежден в моей находчивости? Соображаешь…
Еще в детстве Олег заметил, что Борькин нос напоминает парус на яхте. Парус остался таким же, только вырос и, должно быть, хорошо реагировал на ветер.
— Ну, так как твоя жизнь молодая? Все в своей милиции? Сыщик? Шерлок Холмс? Хм… Романтично… Но в девятнадцатом веке, а не сейчас. Знаешь, в школе ты так здорово учился, что я тебе даже немного завидовал, теперь могу признаться. И я не мог предположить, что ты выберешь такой… странный путь. Но вам, наверно, хорошо платят?
— Да как тебе сказать? Меньше, чем академику, но больше, чем профессору.
— Серьезно? — Борис сморщил потный лоб, и Олег предположил, что нетрезвая Борькина голова превратилась сейчас в быстродействующую электронно-счетную машину. — И как же у вас? Вам за каждого преступника платят? В отдельности? Или ставка?
— Ну какая там ставка. С выработки. С головы. За каждого отдельно. Причем за глупого меньше дают, за умного — больше. Есть специальные расценки.
— Понимаю, понимаю… Умного труднее разыскать, потому он дороже и ценится. Правильно, логично. Что ж, тогда, может быть, и есть смысл работать.
— Может, пойдешь к нам? Я тебе протекцию составлю.
— Спасибо, но это не для меня… Я, понимаешь ли, тут на распутье стоял. Диссертацию думаю защищать. Год походил в научных сотрудниках. Теперь надо расти. Что такое научный сотрудник? Сам понимаешь, сто десять рублей. А станешь кандидатом — глядишь, триста — четыреста можно будет свободно заколачивать. Смотря на какую должность сядешь. А работа — что сейчас, что потом… Выбрал я тут темку одну, вроде бы ничего, пойдет, начал уже материал подбирать и — отказался. Почему? А вот почему. Пленум по химии прошел! О, брат, это великое дело, на много лет. Сейчас что ни дай, какую абракадабру ни напиши, но про химию — суй, пойдет знаешь как? В общем котле все сварится… Вот я и сменил тему, то есть не совсем сменил, а связал ее с химией…
Олег поморщился и, оставив раскисшего, погруженного в расчеты Бориса, направился к толпе, собравшейся у раскрытого секретера. По рукам ходили фотографии, вынутые Генкой из альбома.
Каждый год, весной, приходил в школу хромой молчаливый фотограф; учителя приводили, построив гуськом, ребят в актовый зал и сажали их на одно и то же место, на сцене, а фотограф несколько раз кляцкал затвором ФЭДа. Через несколько дней, когда удавалось наконец собрать деньги, приносили карточки. Генка хранил их все — первого «б», второго «б», третьего, пятого, восьмого и, разумеется, выпускного, десятого «б».
Фотографии чем-то необъяснимо манят. Они были у каждого, те же самые; может быть, только не весь десятилетний комплект. И все равно, разглядывали так, будто видели, их впервые.
— От жалкого эмбриона к высокоразвитому сознанию, — сказал Генка. — Чем не заголовок к выставке?! Наглядное представление о прогрессе человечества.
— Рост костей еще не свидетельство прогресса, — заметил Олег. — Я уверен, что кое-кто из снятых здесь от эмбриона ушел, а до высокоразвитого сознания еще не добрался…
— Сколько угодно таких, — сказал подошедший Борис.
— А это кто? Рядом с тобой? — спросила Клава Геннадия.
— Это? Олег, не узнаёшь? Я очень хорошо помню: в тот момент, когда фотограф снимал, я Олега за мягкое место — щип! Он так и подпрыгнул.
— Генка всегда был мелким хулиганом, — сказал Олег. — Римма, а это ты! Седьмой класс…
— Нет, восьмой…
— Точно, восьмой. Всем мальчикам нравился вот этот твой завиток.
— Ну, скажешь тоже…
— Уж я-то знаю. Вы не ревнуете? — обернулся Олег к Римминому мужу. — Не надо, это было давно.
— А все-таки нас не так уж много осталось, — сказал Борис, держа перед глазами последнюю фотографию, пятьдесят седьмого года. — Интересно, кто где, кто кем стал… Начинаю со стоящих сзади: Шишмарев Колька. Ну, этот уехал на целину, стал, наверно, комбайнером, наплодил детишек и доволен; Леночка Ковальчук, — Борька замер и покосился на Геннадия. Тот нахмурился, — нашла блестящую партию и живет почти в стране Восходящего Солнца, любящая супруга и мать двоих…
— Перестань, пошляк, — не сдержался Геннадий. Он качнулся к нему, чтобы выхватить фотографию, но Борис успел спрятать ее. — Все, все, все… Мишка Лев — пока неясно: рядовой инженер на рядовом заводе; Сашка Пересветов — вот кто пошел в гору! Увидите, лет через десять Сашка всех нас переплюнет. Он станет министром. Вспомните мои слова. И не мудрено: папа…
— Да, окончив школу, люди пускаются в долгий, марафонский бег жизни, — проговорил Олег.
— А цель? — спросила Римма.
— Кто как ее видит. — Олег подошел к столу, взял бутылку. — Друзья, предлагаю тост за страсть, за щедрость человеческой души. Кто присоединяется ко мне, поднесите рюмки. — И налил первому Геннадию.
Тамара тоже протянула руку и сказала:
— Только мне немножко, я и так уже пьяная.
Кто-то включил радиолу.
— Идемте танцевать, — пригласил ее Олег.
— С удовольствием… Почему, вы произнесли такой тост? — спросила она, заглядывая ему в
