огрызнулся, а я посоветовал несчастному сходить, пока не поздно, к гипнотизеру, который внушит ему, что он все знает. Потом разразился мефистофельским смехом и исчез в вполне понятном направлении (да простят они мне нарушение конвенции 1938 года: ждать, пока не сдадут все).
Дома ее еще не было. Майя же мне, как ни странно, не удивилась.
В десять минут я устроил в комнате кавардак, такой живописный, что любой художник мог рисовать с натуры картину на тему «Стихийное бедствие» или «С насиженного места…». Майе ничего не оставалось, как включиться в воскресник. И хоть комсомольского энтузиазма у нее нельзя было отыскать и в микроскоп, через полчаса женская обитель превратилась в светелку.
Гвоздем программы был огромный букет, который, по идее автора, должен был падать с потолка прямо в руки входящей именинницы (иначе ее не назовешь). Но простейшая система нитей не выдержала, и в самый торжественный момент букет плюхнулся с каким-то ужасным шумом и свистом на пол, перепугав всех, в том числе и виновницу торжества. Тем не менее это не омрачило общего настроения. Маринка сияла. Она сказала, что такой блестящей встречи еще никогда не бывало в истории человечества. По этому поводу я попросил ее дать интервью.
Чай пили весело. Кроме всего прочего, с сухариками (о, как я их ненавижу!). Тайно хвалил себя за выполненную клятву: оба мы получили по «пятерке».
Потащил Марину на воздух. Прошлись по Красному проспекту, ели мороженое. Хотел проехать с ней в парк, но она отказалась.
Очень странно. Как только мы остались одни, она стала другой — грустной, задумчивой. В чем дело? Устала? Может быть, хоть она и сказала, что нет. Но разве от усталости так сразу меняются люди? Тут что- то другое. Но что?.. Кто говорил, что женщина — сфинкс? Если никто, то я.
В общем, прогулка не получилась. Взял ее под руку. Прошли несколько шагов, она руку опустила, пробормотав, что жарко (жары-то уже никакой не было!). Вдруг я ей неприятен?
Я много болтал, но так, чтобы только не молчать.
Когда прощались, она сказала: «Не сердитесь, Слава, бывает… Пройдет…»
Что бывает, что пройдет? Или она считает, что я специалист по разгадыванию загадок?
Но все-таки день был хороший.
После вчерашних ярких впечатлений жизнь сера и обыденна. Снова пять динозавров на кроватях, снова товарная база, снова усмешечки. Записаться, что ли, в художественную самодеятельность?
Взялся за политэкономию. Прочитал предисловия к «Капиталу».
А все-таки, что могло случиться?
С сегодняшнего дня вместо комбригов и комкоров у нас будут генералы. Любопытно, как к ним обращаться: товарищ генерал? Странно звучит.
Читаю Маркса. Интересно.
По прилежанию я бы поставил себе со своей скромностью «пять».
Можно даже накинуть для ровного счета «плюс», но боюсь себя захвалить.
Где Марина? Что с ней?
Грызу. Совершенно ясно, что гранит науки, а не сухари. На вкус гранит горьковатый, но не противный.
Ходили с Левушкой (ах, почему не с ней!) в кино на «Линию Маннергейма». Здо?рово! Потрясающе!
Жара не спадает. 30° в тени. Нехорошо, товарищ светило!
Отныне у всех будет восьмичасовой рабочий день. Заниматься придется шесть дней, а выходной — по воскресеньям. Надо на всякий случай выучить дни недели: я всегда путаю, что следует за чем — среда за четвергом или наоборот.
Если подходить с точки зрения государственной, то это нововведение правильно, необходимо. Я — человек государственный, а посему новшество поддерживаю.
Джек говорит, что постановление вызвано международной обстановкой. Пожалуй, он прав. Обстановочка не из блестящих.
Думаю о Марине. Как она все это воспринимает? Мне кажется, она должна думать так же, как я.
Даешь 4-й курс! Завтра последний!..
Вот и все. Наполовину я педагог, учитель словесности, чистописания и всяческой литературы.
В институте уже никого нет, в общежитии хоть шаром покати. Оставшиеся, высунув языки, мотаются с «бегунками», хотят быть чистыми перед господом богом, а также перед библиотекой, комендантом и бухгалтерией. Завтра я тоже пущусь в бег с препятствиями. А что будет потом?
Сыновний долг заставляет меня вернуться к матушке, на лоно природы, где мою персону ожидает ласка, парное молоко (два раза в сутки) и трактор ЧТЗ (естественно, не личный). Но я, кажется, поторопившись, написал, что отказываюсь от всех благ и не покажу своего длинного носа с веснушками.
И осел же я! Забыл, что Марина не только студентка, а еще и рабочий человек. Ее же ждет завод! Это мы, интеллигенция, гуляем по два месяца. Марина едет в дом отдыха на 12 дней, а потом на работу. А что я буду делать 12 дней?
Вечером устроили мужской банкет, прощальный. Завтра едут Джек и Левушка, послезавтра — Митька и Сашок. У всех, кроме меня, чемоданное настроение. У меня — плохое. Не люблю прощаний.
Говорили о политике, последних событиях, о занятии нашими войсками Бессарабии и Северной Буковины. Потом разговор перекинулся на извечную тему любви. Митька все допытывался у меня: «Вот ты влюблен, любишь, а скажи, за что, чем она тебе нравится?» Я хотел ответить, но понял: не могу. Вообще, по-моему, так ставить вопрос может только не совсем нормальный человек.
Потом я задумался над этим. Сам себе я могу ответить или нет? Нравится она мне внешне. У нее хорошие глаза, теплые и ласковые, мягкие движения. Фигура стройная. Но, мне кажется, я никогда бы не полюбил девушку только за внешность. Взять Лильку Немцову. Красивее ее редко встретишь. Сколько ребят по ней вздыхает! Вокруг нее всегда орава. А она пустельга, статуэтка. От массового обожания капризна, на лице всегда презрительная усмешка; мужчина, парень для нее лишь средство сходить в театр, в ресторан, показать себя, свое превосходство. И никогда никем она не довольна. Ждать настоящего чувства от такой невозможно. Посмотришь, и жалко становится ребят.
Впрочем, каждый ищет, что ему нужно.
У Марины масса хорошего: она любознательна, скромна, у нее сильная воля, любовь к жизни. Впрочем… Человек складывается из маленьких штришков, иногда еле уловимых. Так вот, я ее люблю! Люблю! И ничего не попишешь.
Отсыпался. Видел во сне, будто пропал без вести. Долго и упорно разыскивал сам себя. Бродил по каким-то чащобам, болотам. Проснулся очень довольный: нашелся! Чего только не приснится человеку!
