Сегодняшнюю дату надо выбить на мраморной доске. Золотом. С виньетками и лавровыми веточками. Марина зашла ко мне. Я ущипнул себя, как это делают герои в романах, когда не верят своим глазам. Но это была она. Сказала, что шла мимо и заглянула, чтобы попрощаться. Путевка в руках, едет сегодня вечером.
До отхода поезда я уже не отходил от нее. Вместе запаковывали чемодан, а оставшееся время гуляли. В первый раз она разрешила взять ее под руку (я заметил, что перед разлукой люди добреют. Пример: в день отъезда Джек не сказал мне ни единой гадости!).
Я спросил Марину, почему она едет в дом отдыха, а не к родным. Она сказала, что у нее никого нет.
«Как, совсем?» — удивился я. Это вырвалось у меня неожиданно. Марина сказала с грустью: «Совсем. Самый близкий мне человек живет в Ленинграде». — «А в Новосибирске?» — спросил я. «Может быть, будет и в Новосибирске. — Марина засмеялась и добавила: — Дело не в родстве, а в людях».
Она — ленинградка. Но каким ветром ее занесло сюда? Я начал допытываться. Она махнула рукой: «Долгая история, Слава, а поезд скоро отходит».
Когда она уже сидела в вагоне, я сказал в окно: «Я, наверно, приеду в июле».
Марина встрепенулась (я заметил, как заискрились ее глаза) и проговорила: «Да? Это очень хорошо, — но потом, словно спохватившись, спросила: — А зачем? До первого сентября еще много времени». — «Дела у меня», — поспешил соврать я.
Марина прищурилась (у нее изумительное выражение лица, когда она щурится: хитрое-прехитрое) и погрозила пальцем: «Никаких дел, надо отдыхать».
Поезд тронулся, а я до боли в сердце почувствовал, что мне нужно, необходимо именно сейчас что-то сказать ей. Хоть расцепляй вагоны или нажимай стоп-кран за 100 рублей или три месяца принудработ.
Но вагон двигался, а я шел рядом, убыстряя шаги. Мы оба молчали. Она вдруг протянула в окно руку. Я схватил, стиснул и прижал к губам… Марина крикнула: «Не надо! Береги себя, упадешь!..»
Это было сказано очень вовремя: платформа кончалась, а я, конечно, ничего не видел, не замечал, не соображал.
Через несколько минут среди белых огней виднелась лишь красная точка.
И тут только я понял, что она меня назвала на «ты». Сама.
Уже дома я пришел к интересному выводу: все-таки я ей небезразличен. Я даже вырос в собственных глазах.
Сейчас ложусь спать. Одиночество меня не пугает. Даже рад, что никто из нашей братии не видел тех штучек, которые я вытворял от восторга.
Уезжаю домой. Весь день переживаю в уме вчерашние события. Будет ли еще когда-нибудь такой вечер?
Вот я и опять в городе. С трудом вырвался из материнских объятий, оставив ей 6 трудодней — мой вклад в развитие сельского хозяйства за две недели каникул.
Хожу по маршруту: завод — общежитие — завод… Чертовская штука безделье. Так устаешь от него! Силюсь вспомнить хоть какое-нибудь событие сегодняшнего дня. Ничего.
Очень плодотворный день.
Да, был в бане. Как я мог упустить сей исторический момент?
Господи! Архинесчастный человек на свете — это я! Вчера никак не мог добиться ответа, где Марина. В общежитии — замок на двери ее комнаты, в проходной ничего не знают о ней. А сегодня буквально за подол ухватил Майю. Захлебываясь от восторга, что первая сообщает мне новости, она тараторила: Марина была делегатом на слете стахановцев, получила грамоту и часы. А позавчера уехала в командировку в Кемерово. Ну, не свинство ли? Хочется плакать, сломать какой-нибудь симпатичный забор (деревянный, разумеется) или поругаться с первым встречным.
Вспомнил 1 июля и сразу успокоился. Обливаясь по?том (в городе пекло), читал философские повести Вольтера. Недурно писал просветитель.
Что еще может делать интеллигент, выходец из колхозного крестьянства, в часы вынужденного безделья? Читать. Читал «Исповедь» Руссо (вдруг пригодится?). Просмотрел курс дебютов. Пробовал играть в шахматы сам с собой. Выиграла та моя половина, которая играла белыми. Болел же я за черных.
Все-таки скучно. Хоть Джека какого-нибудь или на худой конец — Митьку… Готов даже принять гипнотический сеанс. Где вы, мои милые бандиты?
До конца командировки осталось 6 дней.
Делал то же, что и вчера (см. запись). Но теперь уже осталось 5.
Прочитал найденную в тумбочке у Сашка брошюрку о космосе. А потом весь день раздумывал над ней. До чего же неоптимистичная наука астрономия! Разве можно так откровенно говорить человеку, что он ничтожен со своей 60—70-летней жизнью? И как он велик в мечте завоевать космос! Велик и ничтожен. Пример диалектического единства противоположностей?
Не выдержал одиночества. Была потребность с кем-нибудь потолковать. Забрался в канцелярию, взял телефонную книгу и принялся беседовать. Разговор носил чисто деловой характер:
«Сергей Иванович?»
«Нет, Самсон Игнатьевич».
«Ну, все равно. Почему вы лысый?»
«Потому что это модно, молодой человек».
«Откуда вы знаете, что я молодой человек?»
«А откуда вы знаете, что я лысый?»
«По голосу».
«Вы изучаете логику?»
«Нет, фармакологию, санскрит и телемеханику…»
И так далее в том же духе. За 10 минут я выдохся и сложил оружие, сказав «Aufwiedersehen!..».
Вообще, такие беседы напоминают блиц-турнир на выносливость и сообразительность, если до начала невидимый противник не пошлет тебя к дьяволу (а это бывает в двух случаях из трех).
К вечеру вернулось благоразумие. Дочитал «Исповедь». Никогда не думал, что это такая мудрая книга и такая настоящая исповедь. А Руссо меня покорил. Удивительная, противоречивая личность! Загадочная, для современников и понятная для потомков. Гениальный и одновременно наивный человек, полный нежной любви к людям.
Встретил на улице Аню Терентьеву. Когда-то, на первом курсе, был увлечен ею, но не очень.
Пошли в сад Петухова. Сидели на скамейке. Никого мне не надо, кроме Марины. И в саду мне казалось, что сижу с ней.
