Павел, здравствуй! Кажется, моя миссия опекать твою «дочурку» пришла к концу. Не скажу, чтобы опека была обременительна для нее — в общем-то Марина вполне самостоятельна, — да и для меня тоже. Могу тебя поздравить от души, от всего сердца, — хороший из нее человек получился.
Ты, конечно, знаешь о том, что недавно приняли ее в комсомол, а под Новый год сыграли мы здесь свадьбу. Эх, брат, жаль, тебя не было. Свадьба получилась на славу. Давно я такой не видывал.
Еще в прошлом году, кажется, я встретил как-то в цехе Марину. Ну, спросил о том, о сем, а потом говорю: «В комсомол думаешь вступать, или как?» Смотрю, медлит с ответом. Я-то понял, в чем дело. «Ладно, — говорю, — дело не срочное… Но учти, нам толковые комсомольцы нужны…» Больше ни слова на эту тему мы не сказали друг другу.
Летом как-то пришла Марина в партком, шум подняла: заготовки из третьего цеха поступают медленно, часть приходится браковать. Сигналят они уже две недели, а толку нет. На меня набросилась: «Можете вы, Григорий Афанасьевич, что-нибудь предпринять или нет? Не можете — сама к директору пойду».
Был у меня тут Коля Седых, комсомольский секретарь. Когда она ушла, спрашиваю: «Чего же в комсомол не принимаете? Огонь девушка. Она вам всю работу в цехе поднимет». — «Правильно, такая поднимет, но заявление она не подает, а мы тянуть не будем. Комсомол — организация добровольная». — «Тянуть, — говорю, — не надо, а поговорить стоит. Может, она ждет этого разговора».
Не знаю, говорил он с ней о чем-нибудь или не говорил, но как-то месяца полтора назад она меня увидела во дворе, в сторонку отвела: «Подала, Григорий Афанасьевич, заявление». — «Хорошо, — отвечаю, — сделала. Рекомендации-то есть кому дать? Не то я могу за тебя поручиться» Смеется: «Есть охотники, спасибо…»
Вскоре приходит ко мне Коля, взъерошенный, слишком какой-то румяный. Только что с бюро, решил посоветоваться со мной по какому-то делу. Оказывается, Марину на бюро принимали. Стала она рассказывать о себе — он и перетрусил. Бюро отложил.
Вот тебе и вожак молодежный. Пришлось намекнуть, что он трус и перестраховщик. Ушел. На следующий день бюро созвали, а Марина не явилась. Пригласили ее на следующее. А она опять не пришла. Ничего себе характерец!
Коля — ко мне. Я его на смех поднял и сказал, что так ему и надо: раз он человеку не доверяет, то почему ему будут доверять?
Пришлось Марину вызвать к себе. Битый час говорили мы с ней, и, кажется, сумел убедить ее…
В клуб на собрание пришел, чтобы посмотреть, как все пойдет. У дверей сталкиваюсь с парнем. В зал не идет, в щелочку посматривает, ладонь о ладонь потирает. Где-то, думаю, встречал его? Но где, не помню. Сижу в президиуме, мучительно вспоминаю. Ба! Да это… Ну, ты, конечно, догадался, кто это был? Я тоже, хоть и с опозданием.
Марина в первом ряду с краю сидит, худенькая, бледная, только глаза поблескивают. Волнуется. Но виду не подает. Вызвали ее. Коля бумаги прочитал. Стали вопросы задавать: «Где училась?», «Почему в Новосибирск приехала?».
Отвечает. Зал притих! Слушают все и рты разинули. Коля меня локтем толкает, шепчет: «Не пропустят!» Кончились вопросы, стали ребята выступать. Да не один и не два, как всегда — только те, кто рекомендует, — а человек пять или шесть выступили. Жарко говорили, от сердца. Смысл этих выступлений: наш человек, хороший, достойный. Коля мой заулыбался, а Марина стоит насупившись, кулачки сжимает. Проголосовали — единогласно за то, чтобы принять.
Хотел после собрания поздравить ее, а ее уже и нет в зале. Вышел в коридор, они со Славой в центре круга стоят. Увидела меня Марина, подошла…
Вот, Павлуша, как тяжело за грехи платить. Мы не всегда об этом думаем.
Перед самым Новым годом является в партком Марина. А у нас дым коромыслом: итоги подводим — год кончается, сам понимаешь. Встретил ее не очень ласково. Замотался, а тут, думаю, опять о каких- нибудь неполадках речь заведет. «Будут, — говорю, — ролики, завтра выгружаем с товарной станции» (она тут о роликах беспокоилась). «Вот, — смеется, — вы и слова сказать не даете. Я не о роликах. Я по личному делу. Или вы по таким не принимаете?» Пришлось волей-неволей улыбнуться. Оказывается, на свадьбу пришла приглашать.
Посмотрел я на ее сияющую физиономию, подумал: «Разве можно отказаться? Ни в коем случае». И записал адрес.
Так и встречали мы с Тоней Новый год на свадьбе. Свадьба была в общежитии у Вячеслава, в красном уголке. Гостей набралось видимо-невидимо: наши, заводские, и друзья жениха по институту. Соединение довольно любопытное. Нанесли новобрачным подарков. Завком преподнес сервиз, институтский профком — стол и шесть стульев. И конечно, дарили кастрюли, сковородки, подушки, ложки, вилки… Народ практичный. Жаль, что не все сговорились: в числе трофеев у молодоженов оказалось три примуса. Ну, понятно, подтрунивали над хозяйкой.
Окунулся я, Паша, признаюсь, снова в молодость. Хорошее это время. Приятно было вспомнить наши молодые годы.
Так вот и проводили нашу Марину. Вячеслав нам с Тоней понравился. Есть в нем юморок, всегда помогающий жить, есть хозяйственность, а самое ценное — есть любовь. Как ни прятал он ее от шуток друзей, ничего не спасало — она так и вырывалась наружу. А шутки все равно были.
В общем, замечательный был вечер, хорошая была свадьба, хорошие люди. Пока молодожены снимают комнату, но завод обещает Марине дать свою. В мае — июне сдаем дом, она получит наверняка.
Кажется, все описал тебе, что мог. Об остальном догадывайся сам. За посылку Тоня вас благодарит, я тоже. Все, что вы прислали, ей очень нравится. А ты сам знаешь, как трудно угодить женщине. Пишите, не забывайте.
Крепко жму руку.
Новосибирск, 18 декабря 1942 года
Дорогой, горячо любимый дядя!
Где ты? Жив ли, здоров? Какие известия от Сережи? Где тетя Сима, Володя? Я отправила тебе два письма, но ответа ни на одно не получила. Посылаю это на управление милиции с просьбой переслать письмо: должны же там знать, где ты находишься!
У нас всех кровью сердце обливается, когда читаем или слушаем о Ленинграде. Как трудно вам! Часто думаю о вас всех. Может быть, тетя Сима с Володей к нам проберутся? Разместимся. Здесь они будут в полной безопасности. С питанием тоже все можно уладить.
От Вячеслава уже месяц нет никаких известий. Я схожу с ума. Единственное утешение — работа и Павлушка. Ему 11 месяцев и 6 дней, он уже начинает ходить. Мальчишка крепенький, очень здоровый и довольно спокойный. Славе он страшно понравился бы. Бедный, неужели мой сын так и не увидит отца, как и я?
Дел у меня хватает. Завод поглощает массу времени, остальное — Павлик и хозяйство. Но я бодрюсь, знаю: бывает еще труднее. Только бы получить весточку от Вячеслава, большего мне не надо.
Дядя Паша! Посылаю тебе две заметки о заводе и обо мне тоже. Они были напечатаны в нашей газете. Это не для похвальбы, конечно.
Напиши мне, если это письмо дойдет до тебя. Подумай о тете Симе и Володе. Было бы очень хорошо, если бы они приехали.
Я и твой тезка целуем тебя, нашего замечательного.
