«О нет, — простонала она про себя. — Что он может знать?»
Хотя прошедшие годы смягчили боль и теперь она рассматривала пережитое как подарок, позволивший начать новую жизнь, Мара предпочитала не обсуждать детали с Сэмом.
А Сэм не выпытывал у нее подробности, избавив от неловкости. Вместо этого он сказал:
— Итак, дело «Куколка», видимо, привело тебя к теперешнему новому приключению. Я хотел бы узнать о нем.
Мара обрадовалась возможности заговорить о работе. Она рассказала Сэму о своих сотрудниках, о том, какие цели они преследуют, подробно останавливаясь лишь на их усилиях по урегулированию споров и принятию новых законов.
Сэм улыбнулся, глядя на нее:
— Ты просто светишься, когда рассказываешь о своей фирме. Как приятно это видеть. Когда ты работала на «Северин», твои глаза так не сияли.
— То, чем мы занимаемся сейчас, совершенно не похоже ни на одно дело из тех, что я вела в «Северине». Отдача огромная.
— Ты, безусловно, завоевала здесь много сторонников, когда лоббировала в правительстве США принятие закона по ограничению ввоза археологических находок, ссылаясь на Конвенцию о культурных ценностях.
— Правда? — удивилась Мара, так как считала, что ее усилия по возврату украденных артефактов могут сделать ее непопулярной в определенных кругах Китая.
— Правда. Мои китайские знакомые пришли в восторг. Они надеялись, что если США поддержат законопроект и запретят один из рынков сбыта китайского антиквариата, тогда, возможно, прекратится археологический грабеж.
Мара воспользовалась упоминанием о китайских контактах Сэма и повернула разговор на его карьеру. До нее доходили слухи о его быстром восхождении по служебной лестнице с приходом новой азиатской администрации, и она знала, что он не упустит шанса похвастаться.
Темы для обсуждения начали иссякать, и тогда Мара заложила основу для своей просьбы. После такой доверительной беседы заранее заготовленный комплимент прозвучал бы фальшиво. Тогда она напомнила себе, какую боль он ей когда-то причинил. Как он оборвал их почти восьмилетние отношения одним кратким телефонным звонком. Ей стало полегче. Нагнувшись через стол, как заговорщик, она улыбнулась и сказала:
— Ты, вероятно, знаешь все закулисные истории, что происходят в китайском правительстве?
Сэм самодовольно ухмыльнулся. Она предполагала, что он откликнется на лесть, но все равно слегка огорчилась.
— Думаю, ни один иностранец не может знать все. Так что я знаю столько же, сколько любой иностранец.
Мара отпила из своего стакана и хитро посмотрела на Сэма:
— А ты не мог бы кое-что для меня разузнать?
— Конечно, почему бы и нет, — сказал он, великодушно разводя руками.
Мара рассказала ему о карте и попросила узнать по своим каналам, дошли ли до китайской администрации какие-либо слухи.
Сэм откинулся на спинку стула, впервые отстранившись от нее.
— Тебе известно, Мара, что китайское правительство намерено выкупить свое прошлое. Они только что заплатили миллионы на аукционе, вновь приобретя сокровища, разграбленные британскими и французскими войсками сто сорок лет тому назад в Летнем дворце Пекина, — речь идет о бронзовых головах животных, некогда украшавших фонтан-зодиак. Они ни перед чем не остановятся, лишь бы вернуть свое культурное наследие, отыскать символические артефакты, связывающие их былое превосходство с теперешней силой.
Мара настаивала.
— Я вовсе не прошу тебя утаить от китайцев карту. Просто сообщи мне, знают ли они о ее обнаружении. И о ее краже. Сделаешь это для меня?
Сэм понизил голос до шепота.
— Мара, ты понимаешь, о чем просишь? Ты хочешь сделать из меня шпиона в авторитарном государстве, одержимом мыслью вернуть свое прошлое, дабы ты могла выяснить, знают ли они, что твой клиент утаил бесценную древнюю карту? Карту, которую они сами желали бы получить?
Ей ничего не оставалось, как подарить ему свою самую обезоруживающую улыбку и сказать:
— Да.
Он задумался, одним глотком допил виски и покачал головой, словно сам себе не верил. После чего произнес:
— Думаю, я у тебя в долгу.
10
Чжи, тяжело ступая, возвращается в спальный корпус. Остальные евнухи давно спят. Только не Лян, который ждет его.
Когда Чжи раздевается и укладывается на простую низкую лежанку, то слышит с соседней лежанки шепот друга:
— Что сказали про твою работу экзаменаторы?
Чжи отвечает не сразу. Ему не хочется говорить о своих подозрениях вслух, чтобы не соблазнять судьбу, способную воплотить их в действительность.
— Они притихли, когда я показал им свою карту.
— Притихли?
— Да, притихли.
— И вообще ничего не сказали?
— Мне показалось, что один экзаменатор назвал мою карту «нетрадиционной».
Лян тоненько ойкает фальцетом, типичным для евнухов. А вот Чжи каким-то образом удалось сохранить и низкие ноты в голосе, и естественную походку.
Друзья молчат. Они оба знают, что при этом режиме «нетрадиционность» равносильна ереси. И хотя официального оглашения результатов еще не было, им кажется, будто экзаменаторы уже вынесли свой приговор.
Чжи дожидается, пока Лян начинает тихонько посапывать. Только тогда при слабом свете луны он извлекает из-под лежанки прямоугольную тиковую шкатулку. Стараясь не греметь замком, он открывает крышку и засовывает руку под шелковый мешочек, лежащий сверху. Там находится его «пао», драгоценный отсеченный орган, который должен оставаться при нем всегда, если он хочет вознестись на небо полноценным мужчиной. Чжи достает тонкий свиток.
Закрывая его от посторонних глаз на случай, если какой-нибудь евнух проснулся или шпионит, Чжи разворачивает свиток. Появляется рисунок цветущего лотоса. Капли дождя, как слезы красавицы, покинутой возлюбленным, отягощают лепестки цвета слоновой кости. Цветок лотоса — это Шу. Он вспоминает их последнюю встречу несколько лет назад на новогоднем празднике в Куньяне.
В тот день он согласился выполнить просьбу родственников поступить на имперскую службу в качестве евнуха и принести тем самым благополучие всему семейству Ма. Родители и братья собрались на краю городской площади и делились радостной новостью с односельчанами, когда он оставил их. Ему хотелось побыть одному, провести последний праздник Нового года нормальным юношей, а не будущим
