власть в мире.
Прелат рассмеялся.
— Может быть, мне лучше проповедовать им, а не слепым идиотам в синих рясах, — сказал он, но затем покачал головой. В конце концов, он видессианин. И его народ заслуживает того, чтобы первым взглянуть на то, что он открыл. Если же они отвернутся от этого… Но они не отвернутся. Не должны. — Я их прокляну, если они отвернутся, — пробормотал Ршава. — И буду сражаться с ними вечно.
Над Подандом тоже поднимался дым, но совсем иного рода: дым от очагов и кухонных печей, кузниц, факелов и ламп. Ликанд был мертв, убит. Поданд все еще жил. И, судя по всему, даже процветал.
— Кто идет? — окликнул Ршаву ополченец с городской стены, когда прелат подъехал к северным воротам.
Ршава назвался, сказал, что едет из Скопенцаны и откинул капюшон, показывая, что его макушка была выбрита. В последнее время у него не было возможности побрить ее. Но это его почти не волновало, хотя он и здесь нарушил правила.
— Проезжайте, святой отец. Добро пожаловать во имя владыки благого и премудрого, — поприветствовал его ополченец и гаркнул товарищам у ворот: — Открывайте, ленивые засранцы! Этот парень безопасен, как монастырь.
Ополченцы у ворот что-то крикнули в ответ. Стена приглушила их голоса, но вряд ли это оказались комплименты. Часовой на стене лишь рассмеялся.
Проехав ворота, Ршава спросил:
— Хаморы вас здесь тревожили?
— Они пытались ворваться, святой отец. Пытались, но мы их отогнали. Это им. — Ополченец плюнул на землю, как будто отвергая Скотоса.
— Рад за вас, — выдавил Ршава. Машинальный поступок ополченца напомнил прелату, как трудно может оказаться переубедить видессиан.
Впрочем, это не сегодняшняя забота. Сейчас ему нужно место для ночлега. Ршава решил отыскать гостиницу или таверну, но не храм. Ему требовалось поговорить с образованными и толковыми церковниками, а не с каким-нибудь мужланом-священником из захолустья.
Гостиницу он нашел без особого труда. Когда мальчик-конюх увел его лошадей, прелат прошел в буфет поужинать, выпить вина и договориться о комнате для ночлега. Он даже не подумал о том, чтобы заманить к себе в постель служанку. Не важно, какой бог правит миром и какого поведения этот бог хочет и ожидает от людей, — человек может просто устать.
Но едва Ршава успел заказать у буфетчика за стойкой чашу красного вина, хлеба и сыра, как его окликнул приветливый голос:
— Да благословит тебя благой бог, друг мой. Мы ведь коллеги, если я не ошибаюсь?
Ршава повернул голову. Он даже не заметил полноватого священника, пока тот не заговорил. Если это не доказывало, насколько он устал… Прелат заставил себя кивнуть:
— Именно так.
— Рад познакомиться. Меня зовут Трифон. Кто ты, святой отец, и откуда?
Не успел Ршава ответить, как буфетчик подал ему заказанное. Это позволило Ршаве совершить ритуал, в который он больше не верил, прежде чем ответить:
— Мое имя Ршава. И мне настолько повезло, что я спасся из Скопенцаны.
— Неужели? — Брови Трифона поднялись. — Клянусь святым именем Фоса, — он произнес имя бога как «Фаоса», доказав, что он и есть мужлан из захолустья, — ты воистину счастливчик. Насколько я слыхал, оттуда не многим удалось спастись.
— Да. Увы, но это так, — согласился Ршава. Он сделал паузу, чтобы заняться хлебом и сыром. Пока он ел, Трифон ждал продолжения, и Ршава почувствовал, что ему следует добавить: — Боюсь, что после хаморов и землетрясения Скопенцана уже никогда не станет прежней.
— Жаль. Очень жаль. — Трифон жадно глотнул из чаши. Судя по его красным щекам и еще более красному носу, с вином он водил тесное знакомство — пожалуй, даже слишком тесное… — У нас здесь тоже было землетрясение, — продолжал Трифон. — Вещи падали с полок, некоторые стены треснули. На севере было хуже?
— Можно и так сказать. Да, можно и так. — Ршава лишь немного отпил из своей чаши. Буфетчик подал ему такое вино, что разница между большим и маленьким глотком была невелика. Уже ничто не сделает эту кислятину слаще.
— Ужасно. И вообще, все, что произошло за последнее время, просто ужасно. — Трифон снова глотнул вина. — Моя чаша опустела. И это тоже ужасно, клянусь Фаосом! — Он поставил чашу на стойку. Буфетчик погрузил черпак в кувшин с вином и наполнил ее заново. Сплюнув для отрицания Скотоса и воздев руки к небесам, Трифон опять прильнул к чаше. — Начинаешь задумываться, что все это значит…
— Что ж, не могу не согласиться, — пробормотал Ршава, желая только одного — чтобы Трифон заткнулся и ушел. Тот, разумеется, и не думал уходить. Навязчивым людям никогда не придет в голову, что они навязчивы.
— Думаю, я знаю, что за всем этим стоит, — заявил Трифон.
Ршава понял, что на его слова следует обратить внимание.
— Так скажи, — предложил он, гадая, уж не наткнулся ли случайно этот мужлан на ту же истину, что и он сам.
— Нисколько не против, — ответил Трифон. — Всегда люблю потолковать с коллегой, коли подворачивается возможность. А ты?
— Когда подворачивается возможность, — подтвердил Ршава, сомневаясь, что эта возможность окажется подходящей.
Трифон подался к нему:
— Я думаю, что владыка благой и премудрый испытывает нас.
— Испытывает? Каким образом? — вопросил Ршава.
Несколько человек подошли ближе, другие вытянули шеи, прислушиваясь. Видесские миряне всегда с удовольствием слушали, как священники спорят по вопросам веры. И частенько не стеснялись встревать в их беседы.
— Ну, он вроде как хочет проверить, останемся ли мы ему верны в тяжелые времена, — пояснил Трифон. — Здесь, в Поданде, мы остались.
Он очертил напротив сердца символ солнца. Его жест повторили почти все слушатели, включая буфетчика и пристроившуюся рядом служанку.
Ршава тоже очертил солнечный круг. Люди усомнятся в нем, если он, священник, этого не сделает. Но все же он возразил:
— Не хочу обидеть ни вас, ни ваш город, но я в этом не столь уверен, святой отец.
— Нет? Как так? — воинственно поинтересовался Трифон.
Ршаве стало интересно, когда тому в последний раз говорили, пусть даже вежливо, что он не прав.
— Вспомни символ веры, — подогрел спор Ршава. — Разве не говорится в нем, что благой бог заботится о том, «дабы разрешилось великое искушение жизни нам во благодать»?
— Говорится. Воистину говорится. Конечно, говорится. — Трифон снова очертил на груди солнечный круг. — И я скажу, что это доказывает мою точку зрения. Разве это не великое испытание нашей жизни? Разве не проверяется наша вера в благого бога? — И он улыбнулся слушателям в буфетной, которые наверняка и раньше выслушивали его аргументы.
— Растолкуйте ему, что к чему, святой отец! — крикнул кто-то из них, и местный священник улыбнулся еще шире и благодушнее.
— Очень остроумно. — Ршава произнес это так, чтобы подразумевалось «весьма очевидно». Поняв это, Трифон разозлился. Игнорируя его чувства внешне, но наслаждаясь ими в душе, Ршава продолжал: — Боюсь, ты не принимаешь во внимание весь текст символа веры. Подумай над фразой «Да разрешится великое искушение жизни нам во благодать». — Он выделил интонацией три последних слова.
— Ну? И что в них такого? — Трифон уже почти фыркал и бил землю копытом, готовый броситься в
